не зазвонил колокол, призывающий всех на башню.
– Звонят? Поспешим! Король не любит опозданий. А вы всегда сама пунктуальность, господин архитектор! Я вами восхищаюсь!
Фон Вольфсвинкель поспешно надел форменную шапочку с бубенчиками и побежал, забыв Последний Кирпич и позолоченный мастерок. Хорошо, что его сын Флориан, помогавший в мастерской, прихватил и то и другое. Флориан боялся отца, но не уважал его. И совсем не желал становиться архитектором. Как можно догадаться, услышав его имя, ему была близка флора, ботаника. Он ни с кем не делился своими мечтами, и поэтому целые дни напролет мерил, считал, таскал чертежи. Ничего глупее предстоящей церемонии Флориан и представить себе не мог. И, к своему стыду, подумывал: хорошо бы, дорогого папочку сдуло ветром с вершины башни.
Жакар требовал от других исключительной пунктуальности, а сам обожал, чтобы его ждали часами. Колокол звонил, а Бенуа еще только одевал Жакара и очень нервничал, потому что важная церемония совпадала с полнолунием. В такие дни король держался за своего пса, как за громоотвод. Все слуги ходили на цыпочках, как по раскаленным угольям. Бенуа застегивал на короле парадное одеяние, стараясь не замечать зловонного дыхания пса.
Жакар приказал сшить себе нечто среднее между тогой архитектора и королевской мантией. Этим он хотел подчеркнуть, что он Главный Архитектор королевства и его Кирпич увенчает старания жалких, ничтожных работяг, что возились как муравьи у его ног. И вот в ниспадающих одеждах с непокрытой, несмотря на зиму, головой, откинув назад иссиня-черные волосы, с темной щетиной на щеках, которую невозможно выбрить, со шрамом, который придавал ему невероятную мужественность, и с саблей на боку Жакар наконец освободился от Бенуа и направился к королеве. Перед ним важно вышагивал красавец Ланселот.
Виктория заканчивала одеваться. Волны пышных волос удерживала сетка с жемчужинками. Оставалось только надеть на плечи парчовую накидку, отделанную норкой. В виде особой милости она позволяла фрейлинам присутствовать при своем одевании в зимнем будуаре, серебристо-серой комнате с чучелами щеглов. С утра дамы любовались повелительницей, услаждая себя десертами. Растолстевшая Виктория позаботилась, чтобы фрейлины толстели вместе с ней. Хитрость не действовала только на Эмилии, та ела трубочки с кремом и сохраняла осиную талию. Плохо ей придется, если она когда-нибудь превзойдет королеву красотой, но пока королева к ней благоволила.
По крайней мере, Эмилия на это надеялась, потому что накануне ее рассеянность привела к совершенно ужасным последствиям. Она забыла всего-навсего веер в гостиной искусств. После ужина, когда мужчины удалились в курительную, а дамы обсуждали гороскоп, она вернулась туда. Услышав странные звуки, могла бы насторожиться, однако решила, что это горничные взялись за уборку, и вошла не стучась.
Затем застыла на пороге, потрясенная увиденным. Непредставимое происходило на лиловом диване. Впоследствии Эмилия, едва взглянув на королеву, вспоминала обнаженную грудь, белую руку, заведенную за голову, и руки мужчины, совсем не такие белые. Взгляд королевы… Грозный и вместе с тем заговорщицкий. Эмилия узнала мужчину, который вместе с дамой сердца ломал ее веер. Теперь фрейлина знала слишком много, а знать на острове слишком много – смертельно опасно.
Когда король вошел, Эмилия смирно стояла между госпожой Мерей и госпожой Делорм за банкеткой зимнего будуара и всеми силами старалась отогнать увиденную вчера картину. Теперь и на короля она никогда не сможет смотреть по-прежнему. Король высокомерным кивком приветствовал фрейлин, и Эмилии стало его жаль. Дамы все как одна поднялись и все как одна присели в реверансе. По взмаху руки королевы выстроились и покинули будуар.
Оставшись наедине с женой, король сразу же выпалил:
– Ты ослепительна.
Герцог Инферналь, который повсюду совал свой нос, давал королю советы и по части семейной жизни, хотя его собственная давно трещала по швам. Жакар следовал им неукоснительно. Виктория оттолкнула протянутую ей руку.
– Уродский пес! Пошел прочь! – шикнула она на Стикса. – А ты? Зачем напялил эту дрянь?
Виктория смерила Жакара недобрым взглядом, будто наставила на него два мушкета. Недоставало щепотки пороха, и будуар взлетел бы на воздух. Жакар осмотрел себя в зеркале с головы до ног. Нет-нет, он безупречен. Однако трещина, возникшая между ним и женой, разрасталась, превращалась в бездну. Пламя, прежде пылавшее так ярко, вдруг подернулось пеплом. Жакар знал причину. И знал, что он тут бессилен. Он предчувствовал беду с того самого дня, когда у колодца в усадьбе Ис оказался лицом к лицу с самой прекрасной рыжеволосой девушкой на свете. Беда затаилась, а он беспечно целовал, обнимал, ласкал Викторию, унося на крыльях страсти. Беда предстала перед ним со всей очевидностью, когда он совсем позабыл о ней.
У них не могло быть детей.
Все обновилось в замке, каждая комната, убранство, диваны, ковры. Все было новым, не хватало детского голоска. Они пылали страстью, но дети не рождались.
И не родятся. Жакар всегда это знал. Гибриды не дают потомства. Очевидное доказательство: мул. Всю жизнь он терзался страхом, что ему не суждено иметь детей, что он останется без потомства, что их трон займет другая династия. Дальний родственник из дальних стран.
Разочарование Виктории росло с каждым месяцем.
Жакар оглядел прическу жены.
– Головной убор… Сетка тебе очень идет.
И заметил, что обращается не к Виктории. А к своему отражению в зеркале. У него не хватало мужества посмотреть Виктории в глаза. Ланселот спас его, появившись с напоминанием о начале церемонии.
Виктория оперлась на руку мужа, торжественно шествуя по дворцу. Детей он зачать не мог, зато сделал ее королевой, и с этой точки зрения полезен по-прежнему. Виктория обошла множество помещений, чтобы все успели ею налюбоваться, так что они очень долго добирались до главной башни, возле которой мерзло простонародье, созерцая королевский лифт.
Появление монаршей четы встретили овацией. Между Наймитом и Инферналем стоял главный архитектор и держал в одной руке позолоченный мастерок, а в другой – пресловутый Последний Кирпич с печатью Жакара. Все захлопали, когда королева опустилась на летающий диван. Остальные начали долгий подъем по узкой винтовой лестнице с крутыми ступенями. Архитектор задыхался от тревоги. Он не видел, куда ступал, и с трудом перебирал рукой по канату, заменявшему перила. Мастерок и кирпич он передал Флориану, который шел за ним следом. Свободную руку архитектор прижал к тоге, чтобы успокоиться и нащупать листок с речью. Стало только хуже. Он впал в панику.
Листка не было. Фон Вольфсвинкель вдруг вспомнил, что положил листок возле бювара, чтобы просохли чернила! Там он его и забыл из-за проклятого Наймита, черт бы его побрал вместе с отхожим местом! Рискуя оступиться, он обернулся к сыну и прошептал ему на ухо:
– Флориан! Моя речь. В мастерской. Третий стол у окна. Быстрее. Беги быстрей!
Флориан сглотнул. Спускаться вниз? Против потока идущих вверх? Невозможно! Лестница забита. А у него
