зреющая оппозиция, даже добившись финансовой «прозрачности» коммунистической верхушки, никогда не добьется улучшения своего материального положения. Она сможет, в лучшем случае, добиться улучшения положения Войтто Элоранты.
После бани Антикайнен пришел для себя к выводу: надо предпринимать какие-то шаги, чтобы лишить товарища Элоранту возможности влиять на ситуацию по своему усмотрению.
— Тойво! — вдруг окликнул его совсем незнакомый человек в штатском.
Вообще-то человек этот был совершеннейшим пацаном, высокий и какой-то нескладный, 19 лет от роду. И звали его, как выяснилось чуть позже, Тойво Вяхя. А еще чуть позже открылась и цель обращения этого парня именно к Антикайнену.
— Тебе привет от Отто Вилли Брандта, — сказал он.
Тойво непроизвольно вздрогнул, но тотчас же попытался разъяснить для себя смысл сказанных слов.
— Когда он передавал этот привет? Полгода назад? — спросил он.
— Нет, — ответил парень. — Еще недели не прошло.
Антикайнен внимательно посмотрел на своего тезку: провокация? Отто Вилли Брандт — это Отто Куусинен, которого убили в феврале этого года.
24. Револьверная оппозиция
Тойво Вяхя спокойно выдержал этот взгляд и достал из-за пазухи пакет.
— Это тебе. Здесь вся информация, — сказал он. — А я пошел. Дела у меня.
— Погоди, — остановил его Антикайнен. — Дальше-то — что?
— Я только передаю пакет, — пожал плечами парень. — У меня никаких полномочий. Прибыл из Швеции, далее остаюсь в России. Вот и все.
Он попрощался и ушел, оставив Тойво недоумевать: что это было? Что бы ни было — завещание, последняя воля — узнать легко: дернуть за веревочку, дверь и откроется.
В пакете было два письма, одно — от Лотты, что было весьма неожиданно, второе — от Куусинена, что было дважды весьма неожиданно.
Лотта писала, что рада полученной весточке от Тойво, просила беречь себя и обещала дождаться, сколько бы времени ни потребовалось. Антикайнен перечитывал письмо снова и снова, закрывал глаза и пытался представить, как она писала его, слезы набухали у него на ресницах. Любимая девушка настолько его взволновала, что он даже забыл о Куусинене.
Когда же, наконец, вспомнил, сказал сам себе: «Я его мертвым не видел. Отто так просто не возьмешь. Отто еще не произнес своего последнего слова». Осторожный Куусинен в письме использовал столько кодовых фраз, что Тойво несколько раз становился в тупик: что бы это значило? Одно было ясно — Отто живее всех живых.
В целом, когда более-менее разобрался в смысле послания своего товарища, понял, что затеваемая оппозиция — это акция. Ее направляют буржуазные силы буржуазной Финляндии, но в то же самое время сам Куусинен готов использовать ее для своих целей. А Тойво он настоятельно рекомендовал держаться от всего этого подальше, не одобряя и не критикуя активистов. «Не только те, но и эти желают получить доступ к средствам из Турку», — писал Отто. — «Парни из «слезы социализма» действительно потеряли чувство реальности».
«Слеза социализма» — это бывшая гостиница «Астория», ныне Дом Советов, где проводили в комфорте и достатке свое время лидеры финской компартии. Те и эти — это финики и русские. Денег хотелось по-быстрому обеим сторонам.
В общем, решил Тойво, пусть все идет так, как и должно идти. Партийная склока — это не повод ввязываться в нее. Политика вызывала у Антикайнена все большее отвращение, и пачкаться в ней он не испытывал никакого желания. Тем более, связываясь с такой личностью, как товарищ Элоранта, уж больно здорово смахивающий на Сашу Степанова.
В начале августа курсанты вернулись с полевых сборов, получив каждый по две недели отпуска. Большинству красных финнов ехать в отпуск было некуда, поэтому это самое большинство ударилось в легкое бандитство, чему каждый был обучен в прошлой жизни. Спекулянтов в Питере был легион, их трясти не то, чтобы кто-то запрещал, но внимание к таким действиям было минимальным, как со стороны ментов, так и начальства училища.
Финны противопоставили себя обычным бандюганам. Впрочем, спекулянтам от этого делалось не легче. Пожалуй, главным результатом такого противостояния, помимо лучшего питания и возможности снять себе комнату с кроватью, было оружие. В училище личные пистолеты, как и винтовки, и пулеметы, строго воспрещались. Даже именное оружие, имеющееся у некоторых ветеранов, приходилось сдавать в оружейные комнаты под роспись. Теперь же вольноотпущенные курсанты обзавелись револьверами «на кармане».
Дом на Каменноостровском проспекте после «гибели» Куусинена прозвали «Клубом финских коммунистов имени Куусинена», хотя по сути он также и оставался все тем же величественным Домом Бенуа. Здесь теперь оргии не проходили, здесь проходили партсобрания. Веселиться сделалось интересней в ресторанах и загородом.
Сходки оппозиционеров тоже переместились, найдя новое место в квартире Элоранта, где хозяин раздувал своими речами и выходками праведный гнев, а хозяйка подпитывала его горячим чаем и игрой на валторне.
С красным бантом к тебе приду,
С революционным сердцем бушующим.
Ты — революция и я штыком
Защищу твою душу и туловище.
С красным бантом к тебе приду,
Расстреляю всех провокаторов.
С красным бантом к тебе приду,
С красным бантом приду и с плакатами.[13]
Финны пели, меняя звонкие согласные на глухие, решительно убирая смягчение звуков и отбивая такт ногами. А без песни никак, ведь песня строй пережить помогает. Элвира выводила музыкальную тему на своем инструменте, и все были счастливы.
Потом оппозиционеры убегали в нумера, общались с местными жительницами, тратили нажитые нелегким трудом бандитов деньги, а поутру злились еще пуще на ЦК финской компартии.
Как-то Элоранта поинтересовался у Пааси:
— Ну, а с этим Антикайненом как дела обстоят?
— Да никак! — ответил Акку. — Интересовался, конечно, нашими помыслами, но на этом и ограничился.
— И ничего не сказал? — недоверчиво спросил Войтто.
— Так он, вообще, мало говорит, — пожал плечами Пааси. — Сказал, что мысли у нас правильные. Пора на пленум вопрос выносить.
— Пленум! — ухмыльнулся Элоранта. — Да кто ж позволит с трибуны об этом говорить?
— И я про то! — сразу согласился Акку. — Ну, у Тойво в друзьях Куусинен ходил, пока того не пристрелили. Нахватался либерализма.
— Да, Куусинен, еще тот фрукт. Был.
Последнее слово он произнес с какой-то долей сарказма. Пааси хотел, было, уточнить, что, мол, тот имеет в виду, но передумал.
Однажды теплым августовским вечером Тойво встретился с Пааси, когда тот возвращался от несчастного, всего в слезах, петербургского судьи еще со времен царя с «незапятнанной репутацией». Слабость Акку питал к разного рода юристам
