выводов, не ставя акценты. Что хочешь, то и думай.
Тойво попытался отловить Акку, но была пора летних лагерей, курсанты, несмотря на скудность рациона питания, были загружены учебной подготовкой по самое не могу. Но Аллан мог тоже кое-что прояснить.
— Рыбак рыбака видит издалека, — сказал ему Антикайнен, комментируя слова про «мутность». — Этот товарищ Элоранта, сдается мне, лектор на общественных началах?
— В общем, у него есть кое-какая точка зрения, и он ей поделился с нашими парнями, а те поняли — похоже на правду. Вот теперь просвещаются.
Обычно таким образом работали все коммунистические агитаторы в войсках, неужели Войтто несет в курсантские массы идею контрреволюции? Вряд ли, конечно. Тогда что? Поймать этого агитатора, да по башке ему настучать? Нет, это не наш метод. Наш метод — убеждение, ну, или пьяные выходки, как то: танцы-шманцы, клятвы в вечной дружбе и милицейская драка. Только так можно найти себе единомышленника.
Тойво узнал, что Элоранта появился в России только в августе 1918 года, когда все финские революционеры и им сочувствующие уже два месяца, как болтались по Петербургу. Где он был эти долгие дни? Налаживал контакты с финскими белогвардейцами. Или, быть может, ни с кем контактов не налаживал, а просто пытался прислушаться к себе: хочет он свалить с Родины, или нет? В принципе, Войтто был известной личностью, поэтому финские власти должны были его арестовать, пытать, а потом расстрелять. Но ничего этого они делать не стали, отпустили на все четыре стороны.
Антикайнен не стал больше ни о чем говорить с Хагглундом, разве что про девчонок немного потрепались. Оказалось, что Войтто — семейный человек. Его жена, Элвира, совсем недавно присоединилась к мужу. Появилась из ниоткуда, будто ни в чем не бывало.
— Это как так — из ниоткуда? — удивился Тойво.
— А вот так, — пожал плечами Аллан. — У товарища Элоранто есть свой канал на Финляндию. Очень тайный и контрабандный. Они по нему в Финку бухло поставляют.
Вот еще одна странность. Разовые проникновения в Суоми никто не запрещал, так же, как и разовые выходы оттуда. Любые постоянные переходы очень быстро становятся известны, как пограничникам, так и таможенникам. Не бывает «очень тайных каналов».
— А на днях к ним еще и десятилетний сын приехал.
— Тоже по «каналу»?
— Тоже по «каналу».
Тойво с некоторой долей тоски вспомнил, как хлопотно и, главное — дорого — обошлось ему переправка семьи Лотты в Выборг. Конечно, времена меняются, нарабатываются устойчивые криминальные связи, но не в таких же масштабах! Довериться кому-то на переход через государственную границу — не каждый отважится. А доверить переправить своего ребенка — так это с ума можно сойти! Если нет никаких форс-мажорных обстоятельств, то рисковать близкими людьми нетипично для человека, как такового. Или он ничем не рисковал?
— А кто «канал» этот держит? — спросил Тойво, слегка потеряв нить разговора: говорили-то они изначально про девчонок!
— Так Туоминен и его парни.
Антикайнен знал этого Туоминена — парень с рыбьими глазами, очень сомнительная личность во всех отношениях. Не революционер: ни красный, ни белый — весь какой-то серый. Предприниматель, как его называли. Но каким влиянием нужно обладать, чтобы иметь предприятие по «переходу границы»? Тут явно государственная служба, русская, либо финская. Вероятнее всего — и та, и другая.
Чем больше задумывался Тойво об Элоранта и его слушателях, тем больше у него возникало вопросов, ответов на которые не было. Единственный человек, с кем можно было посоветоваться, Отто Куусинен, был вне зоны доступа. Разве что через спиритический сеанс.
Через несколько дней Антикайнен встретился с Акку, довольным и бодрым, как обычно. В летних лагерях он чувствовал себя гораздо лучше, нежели в стылых казармах. Но вся его приподнятость настроения, вероятно, объяснялась другим. Он был, как водится, нищим, но нисколько не унывал по этому поводу.
— Зреют перемены! — сказал он Тойво. — Эх, и заживем!
— Колись! — ответил Антикайнен. — Может, и меня впишите?
Пааси огляделся по сторонам, будто в поисках длинных ушей, растущих из кустов, но кроме воробьев, скачущих в грязи, никого не увидел и оглядываться перестал.
— Пошли в баню, там переговорим, — изрек он зловещим шепотом и пошел в сторону сауны. Сегодня был как раз банный день, святой день для всех финнов-курсантов и повод для недоумения парней из средней полосы России: зачем мыться, если не пачкаешься?
На полках сидели курсанты, которых Тойво было как-то затруднительно опознать. Впрочем, все голые мужики, да еще и в клубах пара, становятся братьями-близнецами.
— Товарищи! — сказал им Акку. — С легким паром! Это со мной.
Он кивнул в сторону Тойво, крадущегося следом.
— Дай Господи тебе здоровья, — хором традиционно ответили парильщики. А один, самый красный, вероятно, от своей значимости, продолжал.
— Итак, основным нашим требованием будет «прозрачность» партийного бюджета, — сказал он и тряхнул головой так, что капли пота разлетелись по сторонам. — Будем настаивать на ревизии финансовой деятельности ЦК.
Ну, вот, теперь Антикайнену стало понятно, куда ветер дует. Ветер дует в сторону тех денег, что им удалось с его непосредственным участием отжать у финских банков. Денег было очень много, по крайней мере, хватило бы на то, чтобы курсанты-финны в Интернациональной школе командиров не спали на досках в казармах и не питались одной полугнилой капустой и брюквой. Конечно, не стоило идеализировать ситуацию, будто нашелся какой-то борец за справедливость, который будет отстаивать коллективные задачи в улучшении жизни. В первую очередь, он будет искать выгоду для себя, любимого. Войтто Элоранта оказался обделенный при дележке миллионов, потому что опоздал на два месяца. Теперь он попытается это дело исправить, подчиняя своей цели восторженно настроенных «единомышленников».
— Член ЦК коммунистической партии Финляндии товарищ Элоранта готов содействовать всеми силами, всеми своими возможностями, — сказал красный и поросился на выход. — Я слегка освежусь, жар какой-то жаркий.
Ну, а прочие голые товарищи начали обсуждать сложившуюся ситуацию:
— Господа-социалисты Сирола, Маннер, братья Рахья — вот кто противодействуют нам. Хапуги. Все им мало, — сказал один.
— А Юкка Рахья — вообще, наглый, высокомерный, настоящий садист — поднимет руку на ребенка и не вздрогнет, — добавил другой.
— Жрут в ресторанах, спят на перинах, — вздохнул третий.
У всех парильщиков немедленно заурчало в животах.
Что же, с горечью мог допустить Тойво, все прозвучавшие слова вполне справедливы. Зажрались в ЦК финской партии, оторвались от прочих товарищей, с кем когда-то кровь проливал в Гельсингфорсе. Но дело-то совсем не в этом. Дело-то все в том, что
