он поручил городскому голове Тифлиса Хатисову со штабными офицерами объехать казармы и объявить — великий князь «на стороне нового порядка». При этом вспомнил недавний разговор, когда ему предлагали возглавить переворот. Сказал: «Вот теперь я был бы согласен». Но было уже поздно. «Монархическое» крыло изменников сделало другую ставку — на брата государя Михаила Александровича. Он был хорошим военным, но политики никогда не касался. Зато с заговорщиками нашла общий язык царская мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Убежденная либералка, а Миша был ее любимцем, она всегда мечтала увидеть на троне этого сына, а не Николая. Именно по этой причине и Родзянко сразу взялся обхаживать Михаила.
Главнокомандующий Юго-Западным фронтом Брусилов также сочувствовал оппозиции, поддержал Алексеева. Главнокомандующий Румынским фронтом Сахаров назвал Думу «разбойной кучкой людей», которая «предательски воспользовалась удобной минутой для своих преступных целей», но признавал, что ради победы над внешним врагом надо соглашаться. Главнокомандующий Западным фронтом Эверт не хотел отвечать, но его уговорили из корпоративной солидарности. Присоединился командующий Балтийским флотом Непенин. Командующий Черноморским флотом Колчак отвечать на телеграмму не стал. Получив их ответы, Базили стал составлять еще один проект манифеста.
А Рузский 2 марта выложил царю новые требования. Поставить во главе правительства уже не Родзянко, а Львова. И трон уступить. Принес и телеграммы от командующих фронтами. А потом прикатила якобы делегация Думы. На эту роль вызвался самый отъявленный авантюрист, Гучков. С собой он специально взял Шульгина, представлявшего себя монархистом. Чтобы Николай II видел: даже «верные» считают отречение единственным выходом (хотя какой уж «верный»? Шульгин поддержал скандальную речь Милюкова в Думе). Да и сама «делегация Думы» была ложью. Дума не давала Гучкову и Шульгину никаких полномочий. Они были самозванцами.
Сохранились различные воспоминания о переговорах «делегатов» и Рузского с императором. Но их объединяет одна общая особенность. Все они принадлежат лицам, так или иначе причастным к заговору! Какова цена подобным свидетельствам? Даже не нулевая, а «отрицательная». Николай Александрович в поезде был уже изолирован от внешнего мира. Фактически под арестом. И эти «свидетельства» наглухо скрыли правду о том, что же на самом деле происходило 2 марта в царском вагоне.
Что же мы знаем из фактов, подтвержденных документами? Государь подписал два указа. Один — об отставке прежнего правительства, уже не существующего, и назначении князя Львова председателем Совета министров с поручением сформировать новый кабинет. Но никакой речи об «ответственном министерстве» в тексте не было. Государственный строй России подразумевался прежним. Второй указ — о назначении Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича (царю было бы и неэтично сохранять за собой этот пост после коллективного демарша военачальников).
А вот манифест (или «акт») об отречении от престола государь явно не подписывал. Почему об этом можно говорить с полной определенностью? Да ведь в противном случае разве понадобилось бы «делегатам» фабриковать сомнительную подделку со склеиванием разных частей бланка телеграммы, копированием подписи Николая II через стекло карандашом! В его походной канцелярии и бумага хорошая имелась, и ручки, чернила. И печать имелась. Очевидно, состряпали наспех, здесь же, на станции.
Между прочим, с правовой точки зрения любой манифест или акт не значил бы ровным счетом ничего. В российских законах отречения монарха не предусматривалось. Поправку в законы могла внести только Дума. Хотя она даже не обсуждала этот вопрос! Требовалось и решение Государственного Совета, а поскольку царь был Помазанником Божьим, то и Церкви. Но такие процедуры изменников совершенно не устраивали. Вынести на широкое обсуждение собственное предательство, при этом выпустить императора из-под контроля, из ловушки. Нет, им нужно было нахрапом, одним махом. А если не получилось, то и фальшивка сойдет — тут уж угадывается натура Гучкова. Он сразу же связался с Петроградом, сообщил: все готово.
Это и было главным. Царскому поезду была открыта дорога. В час ночи он покинул Псков, возвращаясь в Ставку — там у заговорщиков тоже уже было все схвачено, Николая II уже ждали. И «делегаты» помчались в Петроград с «документом». Кстати, лица, изображавшие себя «народными избранниками», на самом деле не пользовались в народе никаким авторитетом. Когда они вернулись в столицу, на вокзале буйная толпа арестовала их. Скомканную бумажку с «отречением» подручный Гучкова Лебедев сумел передать Ломоносову, и тот доставил ее в министерство путей сообщения к Бубликову.
Однако и Гучкова с Шульгиным ждал сюрприз. Пока они мотались туда-сюда, обстановка опять переменилась. Сценарий революции раскручивался по цепочке обманов. Не только для народа, царя, генералов. Но и для самих исполнителей. Дума сыграла свою роль в раскачке страны, и ее отбросили на обочину. Точно так же и поборники конституционной монархии внесли свою лепту в переворот, но закулисные режиссеры вбросили новое уточнение — нет, монархия вообще не нужна.
Родзянко выступал дисциплинированным передаточным звеном. Принялся выкручиваться. Он снова бомбардировал телеграммами Ставку, требуя задержать информацию об «отречении», «пока я вам не сообщу об этом». Закрутил еще один раунд блефа — дескать, «вспыхнул неожиданно для всех нас такой солдатский бунт, которому еще подобных я не видел». Снова пугал гражданской войной и извещал: успокоить ситуацию удалось только путем соглашения — через некоторое время созвать Учредительное Собрание, которое установит форму правления в России.
Здесь ложью было все. И «невиданный солдатский бунт», и соглашение об Учредительном Собрании — его идея изначально фигурировала в планах изменников. А задержать информацию о «манифесте» требовалось из-за того, что лидеры заговорщиков были подняты по тревоге, в 6 часов утра к великому князю Михаилу Александровичу нагрянули 18 человек — Родзянко, Керенский, Львов, Милюков, Гучков и др., навалились обрабатывать его, чтобы отказался от престола. Только двое, Милюков и Гучков, пытались спорить, что переход к республике слишком резкий, может вызвать потрясения, и нужно сохранить конституционную монархию, как в Англии. Остальные, в том числе лоббировавший Михаила Александровича Родзянко, уже «сменили ориентацию».
Великого князя буквально вытащили из постели, он был ошеломлен свалившимися на него известиями — и об «отречении» брата, и о том, что ему самому надо немедленно, спросонья, принимать вот такое судьбоносное решение. Ему дружно вываливали доводы, почему он не должен принимать корону. Он колебался, опасался совершить роковую ошибку. Тогда Родзянко со Львовым утащили его для разговора наедине и уговорили на придуманный ими компромисс — Михаил Александрович как бы и не отказывается от престола, но и не принимает его до тех пор, пока этот вопрос не решит Учредительное Собрание. Действительно, при таком раскладе все получалось солидно, законно. И решение великого князя откладывалось. Ему не нужно было брать на себя власть,
