плохие.
Мы быстро вымыли посуду, и когда сели в машину, я сказал:
– А на кого магазин останется? Или мы вернёмся к открытию?
– Сегодня магазин закрыт.
Я кивнул.
– Это план Адама?
– Да.
Я глянул на заднее сиденье, где лежала собранная дорожная сумка для рыбалки, и приятно удивился.
– Мы едем рыбачить?
– Так точно, сэр, – заулыбался дед.
– Это тоже часть плана?
– Это самая главная его часть.
– Не понимаю.
– Всё просто: мы едем с тобой на рыбалку, подальше от магазина. Мы должны дать Адаму время, чтобы он подготовил всё к нашему возвращению.
– Нам обязательно уезжать?
– Нужно, чтобы наше с тобой отсутствие выглядело естественным, иначе могут что-то заподозрить. Ты и сам прекрасно знаешь нашу глушь.
Я вновь кивнул. Если мы что-то задумали, но не ведём себя естественно, тут же пойдут сплетни, особенно учитывая, что вчера в гостях была Летисия. А что может быть естественнее, чем рыбалка с дедом? И так как я был не в курсе, что там придумал Адам, я решил, что буду просто наслаждаться отличным пасмурным днём.
Мы проехали через весь остров на север, туда, где совсем не было домов и кругом лежали полуголые покатые холмы и куда солнце не стремилось вовсе. Нашей конечной точкой служил залив, раскинувшийся зигзагами и петлями.
– Большая рыба сюда заплывает, чтобы поесть, – сказал дед.
– Как неблагоразумно с её стороны, – пошутил я. – Кинем удочки здесь?
– Нет, мы пройдём вдоль воды туда, где петля, а за ней море. За петлей мелководье встречается с глубокой водой – то, что нужно.
Я взял большую сумку, дед – удочки, и мы прошли по берегу к намеченному месту. Развязав рукава свитера, я надел его, а дед снабдил меня удочкой и принялся потрошить коробку с червями.
– Лучше нанизывай за голову, это самая твёрдая его часть, – дед проткнул червя. – Летом рыба не очень любит червя, но у нас лета и нет.
Я взял из пластиковой коробочки бурого мясистого червя. С него посыпались кусочки земли. Я повертел бедолагу, угадывая, где была его голова, и, когда выбрал нужный конец, дотронулся до него крючком.
– Ты его мучаешь, а надо колоть резко, вот так, – дед насадил ещё одну божью тварь. Затем он рассмеялся. – Ты – как твоя бабушка, та тоже боялась прокалывать червям головы и ни за что не соглашалась со мной рыбачить.
Чтобы не ударить в грязь лицом, я мигом насадил двух червей и, кажется, попал им в задницы, очень уж мягко пошло.
– Не пойму, где голова, – сказал я.
– Первое кольцо на теле, в нём находится ганглий, нервы, проще говоря. Ты его ткни, и он сам покажет, где ему больше неприятно.
– Лучше бы у него не было ганглия. А то он жизнь тратит лишь на то, что ждёт, когда его проткнут, и именно там, где больнее всего.
– Лучше так, хоть что-то ощущает. Быть амёбой хуже.
– В самом деле. Но всё равно – бедняга.
Дед закидывал поплавок с леской несколько раз, до тех пор, пока его не стало всё устраивать. Меня всё устроило с первой попытки.
– Я очень любил твою бабушку. Но как она ненавидела, когда я уезжал на рыбалку!
– Ты брал с собой виски?
– Брал, но дело не в том. Она терпеть не могла разделывать и чистить рыбу, а рыбы я приносил в дом много. – Дед засмеялся от всей души.
– А правда, что рыбаки и моряки называют морской узел хирургическим?
– Чистая правда.
– А почему?
Дед пожал плечами.
– Чтобы не быть банальными, наверное.
– По мне «морской» звучит куда поэтичнее, – заметил я.
– Это верно. На корабле не так много романтики, как писал Саббатини[62], к примеру. Кухонное зловоние, соль в ушах и вообще везде, где можешь представить, грязь, запах пота и сортира.
– Напоминает колледж, но без соли.
– А когда мы шли в рейс и всю палубу загромождали клетками-курятниками, вонь была отменной. Куры чуяли землю и тогда бились и гадили сильнее. Ещё морды наши были постоянно красными от ветра, на коже постепенно образовывалась корка, и мы её смягчали хвойным маслом, у нас на всех была одна банка. Кажется, если я побреюсь, то следы от корок ещё будут видны.
Я не мог представить деда без бороды, вернее, у отца была фотография деда в молодости, но там на меня глядел совершенно другой человек, без морщин и бороды, с густыми смоляными волосами, зачёсанными с бриолином, и чёрными чайками бровей. Сейчас дед выглядел менее бравым и более мягким, красный оттенок кожи шёл его щекам и благородно контрастировал с седой растительностью. Дед вообще всегда выглядел благородно.
Мы прорыбачили до трёх часов дня, иногда согреваясь чаем из термоса. Наш улов составляла в основном мелочь, которую мы выпускали обратно, но по завершении рыбалки в ведре уже бились бочинами друг о друга судак и палтус, и я готов был съесть их в сыром виде. Мы собрались и отправились к машине, загрузили вещи на заднее сиденье, а рыбу я поставил к себе в ноги, чтобы успокаивать и поглаживать.
– Куда теперь?
– Как куда? Есть всё это. У меня в животе урчит.
– Скорее бы.
Дед повёл машину к югу, но не стал сворачивать к нашей деревне, а направился в самую южную точку острова, где в одной из бухт пряталось крохотное селение. Это был ещё один сюрприз. Мы приехали к маленькому ресторану прямо на берегу, и дед объяснил, что этим заведением владеет один из его старых друзей, с которым он служил во флоте. На террасе сидел мужчина и читал газету. Он встал сразу же, как увидел нас.
– Гарфилд! Старый чёрт!
– Моррис! Старина!
Моррис был худее деда и уже в плечах, но чем-то похож на деда. Все моряки, подумал я, чем-то похожи друг на друга. Они обнялись. Дед познакомил нас и похвастал, что в машине целое ведро рыбы. Ведро было изъято и отправлено на кухню, а нас усадили на террасе за столик и предложили вина.
Я только сейчас обратил внимание, что с утра небо не торопилось с осадками. Мне было так хорошо в тот момент, что я мысленно разрешал небу нахмуриться и грянуть, потому как мы всё равно находились под навесом. Моим разрешением пренебрегли, и я как следует расслабился сам, развалившись и задрав ноги на соседний стул. Моррис вышел к нам с бутылкой уэльского вина. Дед скривил лицо, выражая протест.
– Любое вино с островов – гадость паршивая. Тем более из Уэльса.
Моррис расплылся в
