что после взятия Гертруденберга они стали сомневаться в намерениях Вильгельма. Вильгельм, вместо того чтобы начать оправдываться, спросил, может ли он получить их точку зрения в письменном виде. Немного посовещавшись, его оппоненты отказали, несомненно испугавшись, что зайдут слишком далеко в своей откровенности. Следующим шагом Вильгельма было холодно, но вежливо заявить, что переговоры в устной форме всегда запоминаются и интерпретируются неверно. Доктор Леонинус неуверенно возразил, что для начала неформальная беседа обычно весьма полезна. Но Вильгельм не собирался соглашаться с этим трюизмом. Люди, которые нарушили письменные условия Гентского примирения, твердо заявил он, едва ли станут придерживаться того, что они просто сказали.
Леонинус попытался сделать отвлекающий маневр. Среди менее существенных условий Гентского примирения было одно, предполагавшее освобождение старшего сына Вильгельма из его длительного заключения в Испании. Процитировав этот параграф, он указал на то, что не все пункты договора могут быть выполнены немедленно, но некоторые могли бы. Вероятно, Леонинус надеялся, что мысль о своем сыне достаточно значима для Вильгельма, чтобы отвлечь его внимание от других пунктов договора. Возможно, он даже надеялся, что обещание привлечь внимание к этому конкретному пункту удержит Вильгельма от его настойчивости в отношении тех условий, которые дон Хуан заведомо не стал бы выполнять. Но это не помогло. Вильгельм слишком много раз терпел неудачу в попытке освободить своего сына и, возмущенный этой неуклюжей попыткой сыграть на его отцовских чувствах, противопоставив их долгу государственного мужа, оставил этот намек без комментариев. Он сказал, что Гентское примирение в целом должно быть передано на рассмотрение Генеральных штатов для незамедлительного принятия шагов по его реализации.
Снова меняя свою позицию по ходу дела, Леонинус намекнул, что Генеральные штаты невежественны и несговорчивы. Дай им свободу действий, и что будет? Достаточно посмотреть на Францию с ее гражданскими войнами, в которые они ввергли страну… Но ему не удалось спровоцировать Вильгельма на какие-либо высказывания против Генеральных штатов. Потерпев неудачу в этом, Леонинус снова изменил тактику. На этот раз он потребовал, чтобы его оппоненты указали, какие, по их мнению, пункты Гентского примирения нарушаются. Он надеялся услышать хоть что-нибудь, что можно будет истолковать как желание Вильгельма противопоставить Север Югу или кальвинистов католикам. Но он не услышал ничего, кроме спокойного заявления о том, что ему лучше было бы почитать условия этого договора. На этот раз делегаты дона Хуана допустили безнадежную ошибку, сказав, что не могут отказаться от испанских войск, поскольку у них нет гарантий, что Вильгельм выполнит свою часть Гентского примирения. Возможно, он даже ждет, когда они окажутся беззащитными, чтобы начать против них войну. «Война? – удивленно произнес Вильгельм. – Чего вы боитесь? Горстки людей, червяка, вставшего против короля Испании? Вас пятнадцать провинций, а нас две. Чего вам бояться?»
В конце концов, возможно, это был не самый удачный шаг. «Да, – сказал один из людей дона Хуана, – мы видели, что вы можете сделать». Всего лишь удерживать северные провинции от посягательств испанской армии в течение пяти лет, всего лишь заставить дона Хуана терпеть унижения и бездействовать… Сент-Альдегонд вмешался в разговор, чтобы вернуть дебаты к настоящему моменту. «Мы никогда не начинали войну, – сказал он, – мы защищались».
После этого люди дона Хуана открыто подняли вопрос религии, тщетно пытаясь заставить Вильгельма признать, что он отстаивает исключительно интересы кальвинизма. Он не собирался признавать ничего подобного, заявляя, что урегулирование религиозных вопросов, как оно изложено в Гентском примирении, должно быть представлено на рассмотрение объединенных Генеральных штатов всех семнадцати провинций. Леонинус нашел к чему придраться. Он заявил, что принц Оранский определенно не подчинится решению Генеральных штатов, если они единодушно выскажутся в пользу католической церкви. Ситуация, как все понимали, допустимая только в теории, поскольку, в случае если Голландия и Зеландия будут представлены в Генеральных штатах, такое решение будет абсолютно невозможно. Но Вильгельм не собирался спорить на эту тему. Обернув дело в шутку, он с обезоруживающей улыбкой сказал: «Конечно, не подчинюсь… поскольку мы не намерены допустить, чтобы нас уничтожили». Именно в этот момент Арсхот внес свою единственную лепту в обсуждение, неожиданно воскликнув: «Нет! Никто не хочет, чтобы его уничтожили». Было ли это сказано вообще или он хотел косвенно указать, что его сторона намерена бороться за существование не менее решительно, чем принц Оранский, так и осталось невыясненным. Впрочем, это не имело большого значения, поскольку к этому времени Вильгельм и Сент-Альдегонд повернули ход дебатов в нужную им сторону. Упрямо придерживаясь условий Гентского примирения и отказываясь углубляться в детали или отвлекаться, они ясно дали понять, что Вечный эдикт нарушает условия примирения и, следовательно, является недействительным, в то время как примирение по-прежнему остается в силе. Людям дона Хуана так и не удалось заставить их хотя бы рассмотреть предположение о том, что Вечный эдикт отменяет действие Гентского примирения. Хватило бы нескольких гневных слов, пары фраз, которые можно было бы истолковать как то, что Вильгельм и Сент-Альдегонд сами объявляют примирение недействительным. Но эти слова так и не были сказаны, и шесть делегатов дона Хуана вернулись в Брюссель ни с чем.
В письме одному из них Вильгельм продолжил дискуссию. «Теперь мы видим, – резко констатировал он, – что вы и ваша сторона не держите слова, что ни один пункт Примирения не выполняется, что вы день ото дня все больше и больше нарушаете его, как будто никогда не давали клятвы. Вам было бы трудно найти хотя бы один пункт, который вы и ваша сторона выполнили честно и свободно. Вы готовы использовать любые придирки и уловки и упражняться в красноречии, чтобы не делать того, чего требует справедливость и что вам предписывает данная вами клятва, или вы откровенно увиливаете и ищете причины, чтобы отложить выполнение своих обещаний или отказаться от них. Поступая так, вы поддерживаете рознь между провинциями, конфискацию собственности, лишения, которые терпят пленные, присутствие иноземных солдат на своей земле, разрушение цитаделей и крепостей, многие из которых превращены в гнезда жестокости и насилия. Вы поддерживаете положение, при котором свободы и привилегии страны забыты и уничтожены, многие люди оказались в изгнании, а люди Веры находятся в непримиримом противоречии с правительством. И когда мы со своей стороны выражаем недовольство, вы просите у нас гарантий…»
По мере того, как Вильгельм продолжал открыто высказывать свое недовольство, положение дона Хуана становилось все более непрочным. Его первоначальная популярность, завоеванная за счет приятных великодушных манер и открытости, начала таять, когда Штаты и жители Брюсселя и Антверпена обнаружили, что он не может сдержать своих обещаний. Осознав бесполезность дальнейших попыток
