Книга Кабус-намэ - Кей-Кавус

Для нашего автора проблема ориентации решалась далеко не так просто. По происхождению, по родовым традициям он, конечно, должен был бы стоять на самых крайних шуубитских позициях, как его предок Мердавидж. Что такие симпатии у него были, это совершенно ясно доказывает его книга. Он преклоняется перед мудростью Ануширвана, горделиво возводит свой род к легендарным витязям иранской эпопеи, утверждает, что владеет древним литературным языком домусульманского Ирана, пехлеви. Нужно признать, что приводимая им цитата со ссылкой на Заратуштру (стр. 83) действительно и по содержанию и по языку легко могла бы стоять в каком-нибудь из зороастрийских произведений. Далее, самый факт предпочтения языка дари для своей книги, владение родным диалектом и даже применение его для художественного творчества (стихи в гл. 20) обрисовывают картину, типичную для шуубитской знати. Но при всем том Кей-Кавус родственными узами был связан с „борцом за веру“ султаном Махмудом, его родичи склонились перед этим завоевателем, он хорошо знал, что все призрачное благополучие их рода зависело только от отношения к ним сначала газневидских, а позднее сельджукских правителей. И вот шуубитская гордость тускнеет. Он уже не считает для себя позорным признаться в родстве с Махмудом, он приводит Махмуда как образец мудрого правителя и никогда не касается неприятного для него вопроса о родословной Махмуда, „потомка тюркских рабов“, опозоренного знаменитой сатирой Фирдоуси. В книге проскальзывают свойственные шуубиту шиитские симпатии, но быть крайним шиитом в соседстве с газневидами опасно, и автор нигде своих убеждений отчетливо не высказывает.

Это характерная позиция для человека, который идет на компромисс исключительно из сознания своей слабости, невозможности устоять перед поднимающимися силами.

Как уже было отмечено А. Е. Крымским, мировоззрение Кей-Кавуса типично аристократическое. В этом отношении чрезвычайно интересна IV глава с ее рассказом о хаддже. По взглядам автора, сам мусульманский бог исключительное внимание и любовь проявляет к богачам и только их приглашает к себе в гости. Такое толкование хадджа ни в какой мере не вяжется с „правоверной“ трактовкой этого вопроса. Верность традициям своего класса сквозит всюду. Даже указывая правила поведения при приеме гостей или на повседневном обеде, автор нет-нет да и ввернет словечко, выявляющее его презрительное отношение и к „людям базара“, и к землепашцу, и даже к рядовому воину. Из 44 глав книги первые тридцать целиком отведены внутреннему распорядку жизни и притом жизни сугубо аристократической.

Стоит присмотреться к указаниям о распределении времени, чтобы сейчас же убедиться, какая ничтожная доля отведена „работе“ — хозяйственным делам. На первом месте все утехи феодала: вино, гости, игры и забавы, женщины и любовь, отдых, охота. Едва ли можно думать, что порядок глав (XXIII–XXVI), трактующих о покупке рабов, домов, коней и о женитьбе, случаен. Видимо, женитьбу Кей-Кавус тоже относит к рубрике умножения богатства, которым он так энергично советует заняться своему сыну. Жена для него не спутник, не товарищ, это только главная рабыня и мать его будущих детей. Характерно, что понятие любви он решительно отделяет от понятия брака, считая женитьбу только сделкой и рекомендуя для утоления страстей прибегать к рабыням.

Но вот автор переходит к вопросу о выборе профессии для сына и оказывается, что, по его мнению, не будет ни трагично, ни зазорно, если он будет наемным музыкантом или продажным поэтом, ибо, что очень важно отметить, Кей-Кавус поэзию расценивает только с точки зрения доходности, величие поэтического творчества для него не существует, поэт — такой же ремесленник, как и всякий другой. Даже возможность стать торговцем на базаре его не отпугивает.

Куда же девался аристократизм?

Очевидно, здесь дело все в том же. Воспитали его в старых традициях, он их и излагает так, как этому его учили. Но позднее пришел другой воспитатель — жизнь, и она показала ему всю непрочность его положения. Считать Кей-Кавуса феодальным властителем, как это делал Кёрри, конечно, нельзя. Он уже съехал на положение нахлебника, проедаясь то у Маудуда в Газне, то у правителя Гянджи. Нужно отметить, что этим положением он дорожил. Как только он случайно задевал своего хозяина, он не страшился никаких хлопот, чтобы вернуть себе его милость. А ведь в это время ему уже было почти пятьдесят лет и пора было бы подумать о собственном доме.

Все это показывает, что он вполне трезво оценивал свое положение. О царской власти можно было мечтать, он это и делал, но вряд ли он особенно верил в возможность ее добиться. Весьма вероятно, что здесь наблюдается довольно типичная для феодализма картина деградации таких князьков, за короткий срок проходивших все этапы от мечтаний о реставрации сасанидской монархии до торговли на базаре. Ведь и у Фетх-Али-шаха некоторые из его бесчисленных сыновей, которым не выпало на долю жирного кусочка, вынуждены были кормиться ремеслом на базаре. Эту картину чрезвычайно важно правильно расценивать. Противоречия в книге Кей-Кавуса отметили и Броун и Крымский, но они не указали, что причина этих противоречий кроется в противоречивости его существования.

Он прекрасно знал, что многие из тех, кто, может быть, возводили свой род к еще более знаменитым властелинам, в его дни умножили собой армию „бени Сасан“, обжуливая простаков всяческими уловками, или пошли на службу к последним представителям озлобленной шуубиййи — ассасинам.

Отсюда и крайне своеобразное учение о родине. Это понятие для него не существует. Его единственный лозунг — ubi bene ibi patria (где тебе хорошо, там и родина). Впрочем, можно думать, что в этих кругах даже в дни сравнительного благополучия особенного интереса к „родной земле“ не существовало. История Табаристана прекрасно показывает, с какой необычайной легкостью представители правившей там династии отрывались от своих гнезд чтобы перебраться в другое место. Страна для них была только, объектом для выколачивания подати. Как хищники кружили они, выискивая место, где бы можно было урвать себе кусок пожирнее. Кей-Кавус много говорит о том, как надо управлять, он понимает и справедливость и заботу о подданных, но почему он все это рекомендует? Потому, что царь должен заботиться о процветании своей страны? Нет, только потому, что если он не будет о ней заботиться, то и самому ему есть будет нечего, да и изголодавшийся народ просто-напросто в не слишком вежливой форме попросит его уйти.

Интересно и отношение Кей-Кавуса к религии. Говорится о ней много, в сугубо благочестивом тоне, блаженству будущей жизни придается большое значение. Но приглядитесь внимательно, рекомендует ли он где-нибудь настоящее благочестие, что он понимает под религиозностью, и сразу же обнаружится, что это-понятие составляет для него лишь внешнюю форму. Религиозные правила