него Бая глазами счастливыми, глазами, оправданных надежд полными, — не ругает она его даже за прыжок в огонь самовольный. Рада Бая за него. Как за себя рада. Глядит Вран в эти глаза тёмные, бездонные, невинные — и тошнота напополам со страхом липким его окатывают.
«ПОПОМНИШЬ МЕНЯ». Сколько Вран об этом миге сладком мечтал, вся жизнь его вокруг него вращалась — но теперь боится Вран, одного боится: навсегда он в теле этом желанном застрял. Нет во Вране торжества, нет желания облик свой новый опробовать, носом новым воздух втянуть, ушами новыми по ветру повести, все шорохи, шелесты леса просыпающегося уловить, на ногах новых с холма сбежать — мысль только есть, одна только мысль: как обратно вернуться в тело своё, от рождения данное? Как в человека обратиться? Нет у Врана ни ножа, ни умения с этими ножами обходиться; ничего у Врана нет, кроме выходки его безумной да души чужой в груди его. Продолжает душа эта под кожей его лениво плавиться, продолжает со вздохом каждым ему напоминать: легко пришло — легко ушло. Легко волк пришёл — легко человек ушёл. Легко украл — легко и поплатился.
— Не бойся, — улыбается Бая — совсем не понимает, бедная, что Вран натворил. — Не бойся, Вран из Сухолесья… Или лучше сказать — Вран с Белых болот? Как это было, Вран? Что тебе предки сказ…
«ПОПОМНИШЬ МЕНЯ», — вновь у Врана в ушах раздаётся.
И сверкает вдруг молния из-за туч сгустившихся — ослепительная, оглушительная, с мгновенным раскатом грома мешающаяся, с «ПОПОМНИШЬ МЕНЯ», в громе этом растворяющимся.
И ударяет молния в волка, некогда Враном любимого, — и раскалывает его надвое, и вылетают из него через всю поляну, к лапам врановым, две вещи.
Нож большой с камнями красными на рукояти да пояс широкий с железным хвостом волчьим на пряжке.
Как дар это при других обстоятельствах Вран бы должен был почувствовать — как плевок презрительный сейчас он это чувствует.
Ругается Бая испуганно, на ноги вскакивает, и округляются глаза её от ужаса и недоумения — а Вран на нож смотрит.
Воткнут нож в землю остриём вверх. Словно бросая Врану пренебрежительно: ну давай, щенок, попробуй. Подавись душой своей новой, подавись обликом своим новым. И человеческим тоже подавись. Не нужно нам, чтобы ты тело волчье вечно оскорблял.
Загорается волк деревянный мгновенно — ещё испуганнее Бая на него смотрит, шепчет что-то — и дождь, нет, ливень настоящий идти начинает, да только не гасит вода небесная пламени этого яркого.
А Вран быстро спиной к ножу поворачивается, с трудом конечности непривычные в кучу собирая, к земле припадает — и спиной через нож сигает.
И кажется ему, на миг прыжка этого кажется, полёта над остриём ножа, что тут-то его предки баины и поймали. Что упадёт сейчас тело его новое плашмя на нож этот, проткнёт он шкуру его тёмную, и так она на нём и застынет — плотью неподвижной, кровоточащей, мёртвой.
Но — нет.
Не чувствует Вран ничего — вообще ничего. Ни ломоты в костях, ни мышц перестройки, ни хвоста исчезновения; лёгкий ветерок его как будто подхватывает, ласково по шерсти — по коже?.. — пробегается, вспыхивает на мгновение грудь его жаром палящим — а потом тяжело он на бок по другую сторону ножа рухает.
На человеческий бок.
Руку свою человеческую придавив.
Дрожат у Врана пальцы, когда руку он эту к лицу подносит, в ладонь свою неверящим взглядом вперяясь. Дрожит у Баи в глазах что-то, когда она к Врану поворачивается.
— Вран, — хрипло говорит она. — Что случилось?
Открывает Вран рот.
И в тот же миг понимает: нет.
Нет, никогда он Бае это не расскажет. Потому что никогда больше после рассказа этого не посмотрит она на него так, как смотрела раньше. Никогда больше не скажет ему тех слов ласковых, игривых, которые раньше говорила. Никогда больше у ног его не пристроится, никогда больше голову ему на грудь не положит, никогда больше пальцами по губам его дразняще не проведёт, никогда больше не почувствует он запах её вблизи манящий, горько-сладкий.
Собирает Вран все свои силы и говорит как можно бесстрастнее:
— Не знаю. Переусердствовал твой предок, наверное.
— «Переусердствовал»? Вран, о чём…
Поднимается Вран кое-как с земли — весь он в почве, снегом примороженной да от дождя размякшей, изгваздался, стекает дождь по его волосам теперь уж коротко подстриженным — раньше бы на глаза они налипли, ничего увидеть не давая, а теперь…
— Бая, — мягко он говорит. — Бая, не…
«Не» что?
Так и не придумывает Вран, что именно.
И просто к ней подходит, босыми ногами в остатки костра ступая.
И просто к себе её молча прижимает, носом в волосы её уткнувшись.
Влажные волосы немного, но от этого лишь усиливается запах их привычный — или это у Врана чувства обострились?.. Неважно. Обхватывает её Вран руками подрагивающими, плащ в пальцах сминает, касается его грудь её — мешкает Бая немного, но всё же рассеянно в ответ его обнимает.
— Вран, ты всё мне расскажешь, — упрямо шепчет она ему на ухо. — Ты меня понял, Вран?
— Конечно, красавица.
И сколько раз Вран мечтал о том, что когда-нибудь вот так тела их соприкоснутся — но почему-то не вызывает у него это прикосновение сейчас ни волнения сладкого, ни трепета нетерпеливого.
Глава 11. Хозяин
— Откуда? — просто спрашивает Лесьяра.
И не поймёшь, о чём она — то ли о том, откуда Вран с Баей пришли, то ли о том, откуда Вран пояс взял.
Или вовсе о том, откуда столько наглости неистощимой вычерпал — с обнажённой дочерью её бесстыдно на рассвете к границе явиться?
Стоит за плечом Лесьяры Радей, опасливо из болота в нескольких хвостах волчьих две русалки на Врана подглядывают. Вот, значит, кто Лесьяре всё на ухо нашептал. Мило.
Выяснилось на капище ещё, что оставила Баю всю одежду свою дома, потому что с Враном хотела обличье волчье разделить. Бая. Бая-Бая… Всё ещё единственная она, кто в Врана здесь верит, — вспомнил Вран, как после проверки лесьяриной в лесу все его ждали, а не по ту сторону границы. Не пошла бы с ним Зима без рубахи со штанами предкам его представлять, не понадеялась бы, что будет у неё возможность одежду эту не использовать. Да и в целом — никогда бы Зима с ним в такое путешествие смелое не отправилась.
Хотела и Бая у Врана кое-что выяснить — кое-что очень определённое. Что произошло
