на встрече его с предками, почему образ одного из них на её глазах надвое распался, почему плевком злобным таким из дерева волка расколотого пояс да нож вылетели? С Вешем, Бая сказала, всё не так было. Пояс с ножом его прямо в костре появились, и не треснуло ничего, и молния не сверкнула, и огонь не вспыхнул, и…
Горел ещё огонь, когда Бая с Враном обратно двинулись. Не удалось Бае пламя небесное погасить — не удалось и у Врана хоть что-то выведать.
— Лучше мне сразу матери твоей об этом рассказать, красавица, — качал Вран головой, одежду поспешно натягивая. — Был у нас с предками твоими разговор… Долгий, долгий разговор. Передали они мне кое-что, да наказали сразу же главе рода сообщить. Важные это вещи, мы с тобой всё равно их не поймём.
— И с каких это пор ты глупцами нас считаешь, вещи важные осмыслить не способными? — хмурилась Бая.
— Никогда я о тебе так не скажу, — отвечал Вран, поясом рубаху затягивая. — И о себе — тоже. Но… очень они убедительны были, Бая. Услугу они мне большую оказали, телом своим волчьим я им обязан — должен я их волю исполнить, должен я сначала Лесьяре всё поведать, понимаешь?
Видел Вран в глазах Баи сомнение — но не подозрением оно вызвано было, а тем лишь, что очень Бая услышать хотела, что же случилось. Нетерпение Баю грызло — и никак Вран не мог на поводу нетерпения этого пойти.
Потому что время ему нужно было. Как можно больше времени.
Чтобы обдумать: а что именно, и впрямь, предки-то ему сказали?
— Вести у меня от предков ваших, Лесьяра, — твёрдо Вран говорит, в глаза Лесьяре смотря.
— Вести… — задумчиво Лесьяра повторяет. — От предков наших. Ужели и дары эти при тебе от них же?
Смотрит Лесьяра на пояс его, на нож с каменьями красными, в свободной руке зажатый. В свободной — потому что другой рукой Вран ладонь Баи держит. Уже не скрывая ничего.
Кроме души своей второй, у настоящего волка украденной.
И такой же пронизывающий, как всегда, взгляд Лесьяры, и думает Вран, и боится, до мурашек по хребту боится, нож крепче в пальцах сжимая: поймёт. Догадается. Увидит. Почувствует. Лучи солнца первые, розовые на лицо Лесьяры падают, в глазах её тёмных заблуждаются, в плаще чёрном теряются — точно так же и ложь вся вранова там заблудится, потеряется, растворится. Присмотрится Лесьяра к нему повнимательнее взором своим острым, подцепит пальцем край шерстяной рубахи, вверх задерёт — и всё сразу сообразит. Уж не знает Вран как, но сообразит. Душу предка почует, глубоко под кожей спрятанную: сколько раз на кургане своём священном, должно быть, близость души этой чувствовала, сколько раз, должно быть, душа эта к ней открыто тянулась, а не мерцала лишь дразняще-назидательно, как Врану?
Но не зря Вран все вопросы баины пресекал. Не зря увиливал от неё, отговаривался — выиграл Вран время для мыслей своих, выцепил, сложилась у него история ладная, складная в голове.
Осталось только Лесьяре её озвучить…
— Призвали меня предки ваши к себе, — спокойно Вран отвечает. — Своим меня сделали — Бая соврать не даст, человеком в огонь я вошёл, а волком вышел. И нож мне предки ваши послали, чтобы по своему разумению силу свою новую я мог использовать, в половину свою волчью обращаясь, и пояс мне дали — чтобы в час трудный, час смутный помнил я, что и человеческая есть во мне половина, чтобы хранил этот пояс душу мою человеческую, как хранил пояс Баи — её, пусть и не она его последние месяцы носи…
— Да, убедилась я уже, что эту часть обычаев наших ты знаешь, — сухо говорит Лесьяра. — Спасибо, что напомнил, Вран из Сухолесья. Другое меня занимает: как предки наши тебя к себе «призвали»? Уж, случаем, не через мою ли дочь старшую?
Пристально Лесьяра на него смотрит — пристально и Вран ей в глаза вглядывается. Похоже, не знают ни Лесьяра, ни Радей, чем на самом деле встреча эта обернулась — не связались с ними предки через сон, например, не прокричали в уши рёвом своим нечленораздельным: «ВОР».
— Дочь ваша старшая всего лишь чужую волю исполняла, — пожимает плечами Вран, и открывает было рот Бая протестующе, недовольно на него глядя, но добавляет он быстро: — Уверен, что не просто так ноги её ко мне сегодня привели. Даже не уверен — знаю, Лесьяра. Потому что не Вран я из Сухолесья теперь, а Вран с Белых болот. Потому что сказали мне предки ваши, что давно меня ждали. И ещё они мне кое-что сказали да вам передать попросили — как можно скорее. Насколько понял я из слов их, нечасто вы их навещаете, нелегко им с вами связаться — а есть у них наказ для вас очень важный, наказ, который выполнить должны вы немедл…
— Ну хватит, — резко Лесьяра его прерывает, глаза сужая. — Много глупостей я от тебя за всё это время слышала, но не потерплю я, чтобы щенок из деревни человеческой басни мне о предках моих рассказывал.
И пропускает у Врана сердце удар, когда читает он наконец в глазах её: не верит она ему. Не верит она ни единому его слову.
— Лесьяра, — тут же Бая вскидывается.
— Хватит, — повторяет Лесьяра. — Не трать слов попусту, Бая — поговорим мы с тобой ещё о самоуправстве твоём. А с ним сейчас поговорим.
— Да, — сквозь зубы стиснутые Вран отвечает — чтобы не клацнули эти зубы от страха, с трудом скрываемого. — Именно это я и пытаюсь сейчас сделать, Лесьяра. Поговорить.
— Нет, не разговор это, — ещё сильнее Лесьяра прищуривается, и впервые Вран в её голосе злость неприкрытую слышит. — Может, в твоём доме это за разговоры и считается, но в моём роду правдой и честностью мы живём, а не ахинеей и выдумками. Не смей в глаза мне смотреть и говорить, Вран из Сухолесья, что «наказы» какие-то предки мои через тебя, без роду, без племени передают. Уж не знаю, что придумал ты, чем воспользоваться в миг удобный решил, но запомни, раз и навсегда запомни: никогда в нашей истории такого не было, потому что…
— …потому что, полагаю, не о людях, всему роду и племени вашему угрожающим, речь шла? — перебивает её Вран запальчиво.
И весь страх с него как ливнем весенним смывает. «Без рода, без племени». Как же. «Вран из Сухолесья». Знает Вран, знает, что правда это — но Лесьяра ведь не знает. Прямо противоположное Лесьяра
