Ты видал, что показали, а? Когда успокоишься?
– А ну тихо! – рявкнул Лоренц, встав перед виселицами. Толпа чуть погудела и замолкла. Он потёр глаза ладонью.
– Остальные где? – крикнул мужик в толпе. Сиятельство покачал головой.
– Пленные недруги убиты этой ночью. Их тела брошены в голой степи, чтоб их съели шакалы и обглодали вороны. Это самая позорная кончина, которую мы могли им дать.
«И по ним не отслужат, и душа их не переродится».
Первые ряды, казалось, были этим удовлетворены. Шепоток прошёлся по толпе, но быстро умолк. Лоренц вздохнул.
– Я не знаю, что вам сказать, – наконец начал он после паузы. – Я не обучен красивым речам. Вы все знали его, как будущего старосту. Общались, подчинялись, просили помощи и совета. Но точно так же вы знали и Его Благородие Фрола как наследника старосты вашей деревни.
От толпы раздался тихий всхлип. Лоренц глянул в сторону звука — там стояла Марта, украдкой вытирающая слёзы.
– Ты расскажешь нам, Юлек, как ты это совершил? – юноша повернулся к бывшему старосте. Его в это время караульные заводили на табурет. Мужчина открыл мутные глаза и взглянул на своего господина.
– Что мне с того? – прошептал он. – Пощады ведь всё равно не будет, а? Или вы хотите, чтоб надо мной и толпа поглумилась, не только вчерашний караул?
– Выскажи хоть какое-то уважение к погибшему наследнику, расскажи о его кончине, – не выдержал Лоренц. – Хотя бы для того, чтоб о тебе не думали ещё хуже, представляя самое ужасное.
Юлек вздохнул. Караульные поддерживали его за пояс, руки его были связаны за спиной. Позади него угрожающе покачивалась канатная петля.
– Мне нет смысла, нда, отрицать свою вину, – чуть громче сказал староста. – Толку-то. Скажу лишь, что то было помутнение, не желание и не планы, – он кашлянул. – Мы были в склепе. Он плакал. Он упал, ударился головой и потерял сознание. Я подумал, что он мёртв. И я испугался.
– Хорош же испуг, – процедила Марта едва слышно.
– Я подумал, – смирно опустив глаза, продолжил староста, – что теперь меня ничего не отделяет от управы. Я не знал, как это объяснить вам. И тогда подумал, что можно… я не знал, что он ещё жив.
Знахарка в ужасе закрыла рот рукой.
– Он позвал меня, когда я воткнул нож, – тихо закончил Юлек. – Я отнёс его. И вернулся домой.
У Лоренца задрожали пальцы.
– Вы слышали, – сорванным голосом сказал он, обернувшись в сторону толпы. – Вы слышали, что он сказал. Что мы должны сделать с человеком, совершившим… вырвавшим сердце из живого ещё ребёнка? Своего брата и вашего господина?
Народ зашумел. Десятки голосов слились в один. Люди стучали ногами, кричали и поднимали руки. Сиятельство тихо выдохнул. Никто не просил пощады.
– Я разделяю ваше решение. И потому своей волей, волей моего отца и именем святейшего князя-императора я… – Лоренц запнулся, взглянув в лицо Юлеку. На нём была какая-то жалобная смесь боли и отвращения. – Я приговариваю его к смерти за убийство своего будущего командира, властителя и покровителя Терновки. По предателю не будет отслужено в храме. Его тело будет брошено в то же болото, в котором он пытался скрыть следы своего преступления. Его внебрачные дети, если таковые имеются, будут с позором изгнаны. Люди, молящиеся за него сейчас или позже, будут наказаны.
Он перевёл дух. Толпа молча смотрела на него самого, на стоящих рядом караульных, на виновника, которому на шею накидывали петлю из грубого каната. Юлек поднял взгляд.
– Я могу сказать ещё кое-что? – сипло прошептал он. Лоренц, помедлив, кивнул.
– Не думайте, – мужчина поднял лицо, – будто человек, которого вы мните спасителем, безгрешен и зла никому не причинял, да. Или что я не заботился б о вас, если б дали. Это всё, да, что хотел сказать. Хотя… – Юлек снова порыскал глазами по толпе. – Если вы, Сиятельство, захотите заняться тем трупом девки, советую расспросить Августину, нда, – он ухмыльнулся. – А теперь давайте, да, делайте своё дело. Прими меня, Всесветный, прими в своих владениях и позволь мне вечно с тобою и… – табурет выбили из-под ног, Юлек захрипел и задёргался. Наблюдающая за агонией толпа заулюлюкала. Дети в первых рядах восторженно закричали и бросили в подёргивающееся ещё тело какой-то старый размякший овощ, и камень, и дохлую крысу.
Я спасу дворового кобеля, снова вспомнил Лоренц. Не единокровного брата. Его ведь точно так же повесят, и изваляют в грязи, и бросят кислую репу в лицо. Или нет? Эберт ведь не дворянин. Пожурят, отнимут звание, сошлют на фронт на месяц-другой. Весь его хрупкий мир медленно рушился, когда последний раз закатились окровавленные глаза и вывалился синюшный язык у трупа на виселице. Дома ведь ничего не ждёт. Тоскуют ли по нему сёстры, зная, как он ненавидит их родного старшего брата? Действительно ли отец мечтает, чтоб тот вернулся, или уже обучает своего выродка правильно маршировать и вести лошадь? Кто, интересно, станет его первенцем… Катарина. Катарина, верно, ждёт. Или просто смирилась со своей судьбой, тихо ненавидит приставленного к ней мужа и ждёт, чтоб тот не вернулся? А ведь если Лоренц умрёт, и Катарину выдадут после за Эберта, у того будут все права на владение управой… нет, нет, нельзя, ты же клялся, клялся богу, что всё исправишь! Юноша закрыл лицо руками, сев прямо около пустующих виселиц. Как хотелось простого совета. Кто мог бы ему помочь? Марта? Иржи? Господин Юлис? Расспросить Августину… о чём знал староста? Лоренц поднял голову и сморгнул выступившие слёзы слабости.
– Ваше Сиятельство, – рядом опустилась Марта с такими же заплаканными глазами. – Я не знаю, как нам вас благодарить. За него, за фратейцев, за того, который им помогал, за… – она хлюпнула носом. – Надо бы по мальчонке устроить всё, он же пропустил…
– Анешка верно спросила, что у вас будет дальше, – словно не слыша её слов, отозвался Лоренц. – Приехал, навёл бардак, и теперь уйду… что это за сюзерен такой, – он тихо усмехнулся.
– Вы могли бы остаться, – заискивающе глядя ему в глаза, предложила Марта. – У вас ведь есть право управлять деревней. Вас народ полюбил. Вы ж нас от смерти спасли. Думаете, хорошо б правил человек, способный на… на…
–
