на которое делался изначальный расчёт. Однако он, Жозеф, днюет и ночует в тюрьме, предпринимает неимоверные усилия, можно сказать лезет из кожи вон, только чтобы каждый арестант был сыт и доволен, как ему и полагается тюремным уставом прекрасного города Женевы.
Сделав сотни полторы шагов, Жозеф и Кальвин оказались перед небольшой дверью в глухой каменной стене замка, форму и размеры которого в этой кромешной тьме нельзя было даже представить. У двери их встретил солдат стражи.
– Прошу вас, мэтр, идите за мной, – Жозеф первым проскользнул внутрь, освещая факелом путь Кальвину, – Осторожно, здесь могут быть скользкие ступени.
Согнувшись, Кальвин ступил в проём тоскливо скрипнувшей двери. Чёрная толща тюремного замка, словно огромное чудовище, мгновенно поглотила его. Тьма и глушь тут же объяли его со всех сторон. В какой-то момент Кальвин даже растерялся, ничего вокруг не видя и не слыша. Только едва разглядев тусклые отблески факела, что нёс впереди мсье Жозеф, и расслышав его бурчание, Кальвин решился двигаться дальше. Идти пришлось буквально наощупь, держась руками за холодные каменные стены, покрытые осклизлой сыростью. Чем дальше продвигался Кальвин во чрево каменного монстра, называемого тюремным замком, тем острее чувствовал, как здесь трудно дышать. Что поделаешь, недвижность и вечная сырость делали здешний воздух тяжелым и затхлым. Галерея, переходы, лестницы … Жозеф живо шагал по тёмным лабиринтам тюрьмы и, похоже, ничуть не замечал ни удушья, ни давящего мрака стен. Он шел впереди, размахивая факелом, и без умолку что-то говорил.
– Вот мы и пришли, – Жозеф остановился у одной из дверей очередного коридора, – прошу вас сюда, мэтр!
Дверь отворилась с безрадостным скрипом. Вошедши в комнату, Кальвин в первый момент едва не ослеп от яркого света. Однако через несколько мгновений, когда глаза более-менее привыкли, он понял, что источник света, показавшегося сперва ослепительным, на самом деле всего несколько горящих свечей. Подсвечник с ними стоял на столе посреди комнаты. Рядом со столом возвышалась фигура солдата тюремной стражи, на ладной амуниции которого играли желтые блики огоньков.
– Арестованный Вилланов по вашему приказу доставлен, господин начальник! – гаркнул солдат, увидев вошедшего следом за Кальвином Жозефа.
– Хорошо, – Жозеф проворно выдвинул откуда-то неказистый стул, – прошу вас, мэтр, присаживайтесь. Так вам будет удобнее.
Кальвин опустился на единственный в комнате стул и разглядел в глубине комнаты у дальней стены фигуру еще одного человека.
– Не прячьтесь, Сервэ. Подойдите ближе, – произнёс Кальвин. Он еще не привык к тяжелому воздуху этого места. Однако голос его прозвучал как всегда твердо. – Я хочу с вами поговорить.
– Простите, мсье. Если вы обращаетесь ко мне, то должен вас уверить, что я никакой не Сервэ, – на свет из темноты шагнул человек. Выглядел он почти так же, как и в день своего ареста. Довольно опрятно, хотя и несколько всклокоченно и конечно без золотой цепи и перстней. И всё те же глаза. Жар его взгляда ощущался даже в холодном полумраке этой комнаты, – меня зовут Михаил Вилланов, правда некоторые называют меня Мишель Вильнёв. А вы, если не ошибаюсь мсье …
– Перед тобой находится духовный отец евангельской церкви свободного города Женева и всех окрестных земель Жан Кальвин. Обращайся к нему мэтр! – слова Жозефа прозвучали внезапно и довольно жёстко.
– Как вам будет угодно, мэтр так мэтр!
На какое-то время в комнате повисла пауза. Из всех присутствующих нарушить её был вправе только Кальвин, но он молчал, разглядывая арестанта.
– Вот что, дорогой мсье Жозеф, прошу вас оставить нас. Я бы хотел переговорить с арестованным наедине. И вот ещё что. Принесите ему какой-нибудь стул.
– Как вам будет угодно, мэтр!
В комнате тут же появился ещё один стул. Жозеф с солдатом скрылись за дверью. Растревоженные движением людей огоньки свечей наконец перестали плясать и успокоились.
– Присаживайтесь, мсье. А, впрочем, как вам будет угодно.
– Я сижу в этих стенах уже которую неделю и не перестаю сидеть даже стоя. Только, чтобы вы, мэтр, не чувствовали себя неловко. – Вилланов грузно опустился на стул и пододвинулся ближе к свету. В открытом взгляде его Кальвин не заметил ни враждебности, ни страха. Скорее интерес и какую-то непостижимую для этого времени и места весёлость.
– Итак, мсье Сервэ, прошу вас оставить ваши отговорки, увёртки и прочие попытки уклониться от истины. Я не глуп. Уверен, вы тоже. Хочу сказать вам, что следствие доподлинно установило, что ваше настоящее имя Мишель Сервэ. Мигель Сервет, так, кажется, звучит ваше имя в землях вашей родины в Арагоне? Завтра на заседании суду будут представлены все доказательства вашей личности. Одних ваших писем ко мне более чем достаточно. Впрочем, для меня никогда не было секретом, кто вы такой. Я вспомнил вас сразу же, как увидал на службе в соборе. Вас не спутать ни с кем, уж очень запоминающийся у вас облик.
– Вот как? Разве мы встречались раньше? Не припоминаю ничего похожего. Или это тоже установило ваше следствие? Не скрою, я всячески желал нашей встречи, однако уверен, что пути наши пересеклись только здесь в Женеве.
– А вы вспомните. Зима тридцать пятого, Париж, какая-то захудалая таверна, в которой вы имели честь беседовать с мсье Лойолой, что ныне состоит генералом римского ордена Иисуса Христа. Впрочем, тогда он был всего лишь университетским профессором.
Вилланов задумался, углубившись в воспоминания.
– У вас, напомню, тогда с мсье Лойолой завязалась некая дискуссия, невольными слушателями которой оказались все, кто находился в той таверне. И я в том числе. Своими глупыми дерзостями вы едва не поставили в тупик достопочтенного профессора. На меня тогда вы не обратили никакого внимания, а вот я вас запомнил хорошо. Ну так что, мсье Сервэ, будете дальше отпираться или закончим эту игру и поговорим серьёзно?
Легкая тень удивления пробежала по лицу Сервета.
– Да, я помню ту встречу. Тогда он был бледен как смерть и едва передвигал ноги. Человек безграничной отваги и веры. И наивности. Таким он мне показался тогда.
Первоначальная наигранная веселость незаметно улетучилась из облика Сервета. В голосе его стала слышаться серьёзность и какая-то усталость.
– Сегодня, окажись вы с ним лицом к лицу, вряд ли нашли бы его наивным. Генерал и его орден a priopi не прощают никаких вольностей в следовании доктрине веры ad majorem Dei gloriam24.
– О, да. Слава Богу, в Женеве нет его приспешников и мы с вами, дорогой мэтр, можем быть спокойны. За этими стенами уж точно.
«Но в Женеве есть я!» – едва не вырвалось у Кальвина. Среди мрака и удушья тюремных стен ему претила легкость манер,
