К ним незаметно присоседивается Анчутка. Тоже – в накидке, которая явно ей велика и потому волочится по земле. Она осторожно берет Дага под руку, тот чуть вздрагивает, но не отодвигается: Анчутка последнее время весьма откровенно липнет к нему, претендуя, по-видимому, на нечто большее, чем приятельские отношения.
– А я сегодня во время сеанса, представьте, уснула, – сообщает она. – И видела такой сон… такой сон… – Она закатывает глаза. Ни Даг, ни Профессор к ее словам интереса не проявляют. И Анчутка немного обиженно добавляет: – Это, разумеется, не трансцензус…
Тем не менее она мягко сжимает Дагу запястье: форма близости, означающая, наверное, сексуальный призыв. Однако Дагу сейчас не до романтических игр. И не до заумных концепций Профессора, смысл которых он улавливает с трудом. После того что ему рассказала Агата, он другими глазами смотрит на ситуацию в «Аргусе». Он теперь знает, что все они скоро умрут. Умрет Котяра, одышливый, неуклюжий подросток, видевший некую «Океанию», империю, расположенную на тропических островах, умрет Бармаглот, баскетболист, весельчак, узревший, напротив, надвигающийся «ледниковый период», умрет Сонник, описавший кошмарный «механический мир», умрет Агата – не спасут ее никакие картинки, умрет Профессор – его рассуждения о закономерностях будущего утонут в море пыльных бумаг, умрет Анчутка, сколь бы продвинутой в интернет-технологиях она ни была, умрет он сам – никто никогда не узнает, что он, такой, когда-то существовал. Даже в отчетах по «Аргусу», если они сохранятся, он будет фигурировать под псевдонимом. И убьет их всех вовсе не Гремлин. Их убьет будущее: оно безжалостно к текущей реальности. Гремлин – лишь кукла, лишь исполнитель, с помощью которого оно реализует себя. Будущее – это действительно монстр, от него не скроешься ни в настоящем ни в прошлом. Его нельзя победить, как нельзя победить ночные кошмары – от них не убежишь на ватных ногах. Свою жертву оно все равно настигнет. Надежда Агаты выжить, потому что в какой-то из версий грядущего она существует, это иллюзия, обманчивая как всякий мираж.
Или все-таки не иллюзия?
Даг понимает, что ему нужен новый трансцензус. Требуется заглянуть за призрачный временной горизонт, где формируются сейчас контуры новой реальности. Что там его ждет? Какие неожиданности скрываются в туманной неопределенности? И если уже невозможно спасти весь мир, то, может быть, удастся спасти хотя бы несколько человек?…
Попытаться, во всяком случае, стоит.
Он теперь вновь проводит в рабочей кабине минимум по шесть часов в день. Он напряженно всматривается в темноту и ждет, когда из нее проступит пусть слабая, пусть даже сомнительная тень будущего. Он листает машинописный справочник по медитации, подготовленный неизвестно кем, но имеющийся у каждого члена группы. Обилие различных методик пугает. Трансцендентальная медитация… когнитивная медитация… ортогональная медитация… радения молокан и хлыстов… исламский зикр… кружащиеся дервиши суфиев… обычная йога… патанджали аштанга йога… кундалини йога… индуистская тантра… буддийская тантра… дзен-буддизм… алмазная колесница… учение Гурджиева о Четвертом пути… учение Кришнамурти… учение Сатправанга… «Роза мира» Даниила Андреева… Десятки страниц, сотни имен, краткие характеристики методов трансцендирования… Оказывается, сколько их было, фанатичных визионеров, пытавшихся прозреть иную реальность…
Даг быстро приходит к выводу, что ничего из этого ему не освоить. Абсолютно все технологии выхода за пределы реальности требуют долгих лет подготовки, аскезы и мучительной практики. Такого времени у него нет. Все, что ему остается, это вслушиваться в тишину, всматриваться в безмолвный сумрак, надеяться, что произойдет чудо.
Чуда, однако, не происходит. Не только с ним, но и ни с кем из их группы. Хотя именно в эти мрачноватые дождливые дни то одного, то другого внезапно пронизывает какое-то лихорадочное возбуждение. Иногда даже не хватает свободных кабин: реципиенты медитируют по три, по четыре, по пять, по восемь часов подряд. Некоторые готовы сидеть в изоляции целыми сутками. Тут, правда, все не так просто: при долгом напряжении психики, в полной тишине, в сумраке, в условиях сенсорного дефицита, может померещиться всякое. Тот же Бармаглот, например, рассказывает, что на седьмом часу сосредоточенного внимания он отчетливо узрел две мохнатые руки, протянутые к нему из угла: пальцы – морщинистые, черные, как у орангутанга, на них желтые ногти со светящимися лунками на концах. А Анчутке – она клянется – пригрезилось, что тоже в углу, если смотреть краем глаза, не смаргивая, появляется некто в призрачном, колеблющемся одеянии, в капюшоне, надвинутом на глаза, дрожит, чуть подпрыгивает, изображает ладонями какие-то знаки.
– Я чуть не заорала, – признается она. – Шевельнулась – этот чудик исчез…
К версиям будущего это, конечно, никакого отношения не имеет.
Даг сильно подозревает, что внезапный всплеск трудового энтузиазма вызван тем, что Агата осторожно поделилась сведениями об их дальнейшей судьбе помимо него и с Профессором, и Анчуткой, и кое с кем из наиболее разумных реципиентов. То есть объяснила – мы все в ловушке, нам отсюда не выбраться, мы – как морские свинки, на которых ставят смертельный эксперимент.
Настроение во Флигеле подспудно меняется. Теперь даже воздух в нем, кажется, чуть подрагивает от внутреннего напряжения. Тем более что происходит неожиданное, но знаковое событие: доктор Салаев читает им лекцию о новых средствах стимулирования когнитивных способностей.
Даг, как и многие, впервые видит этого человека. До сих пор доктор Салаев по большей части мелькал в отдалении, ничем не проявляя себя. Вход в клинику, где он в основном пребывает, для всех, кроме Гремлина, был категорически воспрещен. Да никто особенно и не жаждал узнать, чем там в действительности занимаются. Вблизи доктор выглядит весьма респектабельно: идеально белый халат, галстук, аккуратная академическая бородка, на холеном лице – очки в золотой оправе, поблескивающие от света ламп. Вместе с тем Дагу почему-то кажется, что этот образ врача, солидного, внушающего пациентам доверие, доктор Салаев долго и тщательно создавал.
Содержание же его тридцатиминутного выступления сводится, по сути, к тому, что современная фармацевтика и связанные с ней физиология и биохимия мозга за истекшее десятилетие совершили настоящий революционный прорыв. Синтезированы и вводятся в практику препараты, о которых мы и помыслить ранее не могли. Препараты, ускоряющие физические реакции человека, препараты, резко интенсифицирующие процесс мышления, препараты, позволяющие превратить обычного человека чуть ли не в гения. Не все из них, конечно, изучены до конца, вкрадчивым баритоном поясняет доктор Салаев, но уже самые первые результаты вполне можно определить как феноменальные. Разумеется, никакого принуждения здесь не будет, говорит доктор Салаев. Фармакологическая активация – дело исключительно добровольное. Но вы посмотрите, что происходит с миром: на кого еще надеяться людям, нашим соотечественникам, россиянам, если отступят те, кто сейчас обращен лицом к будущему. Не следует оглядываться назад: там нет ничего, кроме тлена прошлого, надо идти вперед, открывая человечеству новые горизонты. Вспомните слова президента Кеннеди, сказанные, кстати, тогда, когда Америка тоже находилась на перепутье: не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спрашивайте, что вы сами можете сделать для своей страны…
