Доклад доктора выслушивается в полном молчании. Вопросов ни у кого нет, только Агата, когда все начинают расползаться по своим рабочим местам, шепчет Дагу:
– Весной он говорил то же самое. Правда, приводил тогда из Кеннеди две цитаты. Вторая: изменения – это закон жизни. Тот, кто смотрит лишь в прошлое и в настоящее, пропустит будущее…
– И что? – не понимает Даг.
Агата поднимает ладони и медленными круговыми движениями трет виски. Словно пытается размазать скопившуюся в них боль.
– В этом – суть… Мы не должны пропустить будущее…
В ту же ночь Даг проваливается в очередной трансцензус. Снова – переулок с нежилыми домами, зияющими разбитыми окнами, снова – пятна хищного коричневатого мха на стенах, снова – лезвия жесткой травы, пробивающиеся из разломов асфальта. Но есть и разница: теперь он идет не один, а вместе с Агатой. И движутся они не к Загородному проспекту, но, сворачивая под мрачную арку длинного проходного двора, оказываются на задниках сада, теперь более похожего на болото, перебираются через поваленную ограду и таким образом проникают на внутреннюю территорию Флигеля. Вся она выше щиколоток залита мертвой водой, из которой торчат страшноватые скелеты кустов. Под резиновыми сапогами хлюпает грязь. Агата говорит что-то, поводя чуть вперед дулом калашникова. Слов Даг не слышит, но понимает, что она призывает его быть осторожным. Флигель торчит из воды, как храм, где молились неведомым и уже забытым богам. Хотя почему неведомым, думает Даг. Мы здесь возносили молитвы будущему. И жертвовали ему своими жизнями. Входная дверь наполовину распахнута, завязла, вероятно, нижней кромкой в земле. В вестибюле тоже стоит пленка темной воды. Отражается в ней свет их фонарей. Агата достает из рюкзачка плоскую кисть, жестяную банку в слезных потеках краски, открывает ее и, обмакнув туда кисть, роняя тягучие капли в воду, торопливо – пишет прямо на стене, кровавыми буквами:
«Останься здесь».
Ставит громадный восклицательный знак.
– Что это означает? – хочет спросить Даг.
Однако Агаты рядом с ним уже нет. Единственное: за дверью, где-то достаточно далеко, раздается плеск тяжелых, равномерных шагов.
Это около четырех утра. Даг видит зеленоватые фосфоресцирующие стрелки будильника. Он лихорадочно одевается, осторожно приоткрывает дверь – в коридоре, под лампами дневного света, покоится сонная тишина. Паркет поскрипывает, но все же скрадывает шаги. У комнаты Агаты он останавливается и тихонечко скребет ногтями по прямоугольной филенке. Потом так же, ногтями, слегка постукивает по ней. Прислушивается – изнутри ни звука. Тогда он осторожно приоткрывает дверь и даже при слабом свете, проникающем из коридора, видит, что постель Агаты не тронута: гладкая белизна подушки, аккуратно, без единой морщинки застеленное одеяло.
Комната крохотная, и одного взгляда достаточно, чтобы убедиться – Агата исчезла.
* * *
Он все чаще ловит себя на мысли, что напрасно позволил закрепиться за собой кличке Гремлин. Гремлины – злобные инфернальные существа, жрут все живое, аналог нынешнего коронавируса. Возникают отрицательные коннотации, тень которых ложится и на него.
Вот и сейчас нечто подобное всплывает из темного ила сознания. А в резонанс с ним и заглушая все остальное, вибрирует, захлебываясь, очередной тревожный звонок. Он смотрит на извещение, присланное ему по электронной почте: академик И. А. Коркус подал прошение об отставке с должности научного руководителя проекта «Аргус». Мотивировка: возраст, восемьдесят два года, астения, не в состоянии добросовестно исполнять должностные обязанности.
Ничего себе: удар так удар!
Совершенно понятно, что возраст тут ни при чем. Просто административное чутье у Коркуса тоже – дай бог, пятьдесят с лишним лет в этой системе. Видимо, почуял Иона Андреевич надвигающийся провал. Первое правило любого опытного чиновника: соскочить из проекта раньше, чем тот начнет проседать, до того, как станут рубить головы причастным и непричастным.
Да, но здесь гораздо важнее другое: в чем именно Коркус узрел грозящий неприятностями симптом? Ведь только что был получен весьма значимый результат. Блестяще подтвердился прогноз, который представил реципиент с псевдонимом Профессор (между прочим, реальный профессор, доктор наук, Павел Георгиевич Светлаков): действительно – Минск, действительно – демонстрация; протесты вспыхнули после выборов, на которых Колхозник (такой кличкой наградили президента-союзника в российских верхах) нарисовал себе восемьдесят два процента поддержки. Вот ведь самовлюбленный болван! Поставил бы скромненько шестьдесят два – шестьдесят три процента, что, кстати, полностью соответствовало бы негласным социологическим данным, может быть, все бы и обошлось. Нет, захотелось ему победных фанфар, любви народа, выраженной громадами цифр. И вот – протесты идут уже больше месяца, трясет всю страну, Колхозник держится на силе ОМОНа, давно им взращиваемого и лелеемого. Наши тоже не от большого ума кинулись ему помогать. Родство диктаторских душ: перепугались, что судорога перемен перекинется на Россию, выдали ему кредиты, президент (российский) выступил с заявлением о создании силового резерва для помощи братской стране в том случае, если «белорусские экстремисты», естественно, финансируемые из-за рубежа, поднимут мятеж с захватом правительственных учреждений. Не дошла до авторитарных мозгов элементарная вещь: если бы, напротив, поддержали стихийную оппозицию, в которой поначалу преобладали пророссийские настроения, то Колхознику пришлось бы уйти, а новое правительство удалось бы сформировать как дружественное для нас. Нет, осудили «бунтовщиков», сами вытолкнули протестующих белорусов в объятия Запада.
Хотя для «Аргуса» все это вторично. Главное то, что подтвердилось еще одно задокументированное предвидение. Победа? Безусловно – победа! С чего же тогда уважаемому академику Коркусу соскакивать со вздымающейся волны? Или, быть может, просочились наружу сведения об исчезновениях?
Он нажимает иконку на сотовом телефоне и, услышав мрачный, как из-под надгробия, голос: «Полковник Петров», спрашивает, как обстоят дела с поисками сбежавших реципиентов? Удалось ли что-нибудь обнаружить?
– Ищем, – так же мрачно отвечает полковник Петров. – Ёк-килдык!.. Не дергай меня. Если что-нибудь появится, я тебе сообщу. – Он ждет продолжения, и, сообразив, что его не будет, уже более раздраженным тоном интересуется: – Ну что там еще?
– Слушай, а информация об этих исчезновениях не могла где-то протечь?
– Нет. С чего бы это?… Подожди! У тебя есть какие-то сведения?
– Сведения – не сведения, но вот докатился… некий слушок…
– Кто? Откуда?
– Это мой источник, – суховато говорит Гремлин, подчеркивая тоном неуместность вопроса.
Полковник Петров задумывается, и даже сквозь телефон становится слышно, как у него в голове, тяжело перекатываясь, стукаются друг о друга чугунные мысли.
– Нет, это не от нас, – наконец приходит он к заключению. – А ты уверен, что этот источник твой – не того… Ничего не соврал?
