важно. И у меня теперь есть связи. И планы.
Кузен внимательно на меня посмотрел, затем всё же принялся рассказывать.
— Планы у тебя? За первый год четыре с половиной чистыми. Вроде и копейки, но это первый год. Станки все есть, технологии все отработали, сеть поставок готова, договоры заключены. Двенадцать рабочих, половина на половину крепостные и свободные, из кряшен, плюс двое из купеческих менеджерами. Поставили на упрощённую схему, по квотам прошли как межсословная артель. Ещё две мастерские дед оставил, кожевенная и плотницкая, одна машина в аренде в такси. Они в сумме примерно две-три тысячи в год. Что, фабрику захотел у меня отсудить? Или что? Плевать мне на фабрику, я сам разберусь, мы тут про деревню говорили!
К моему счастью, он как будто бы протрезвел, говоря про работу — это сказало о том, что разум у него есть, и ставку на диалог, а не на конфронтацию, я сделал верно. Однако я не мог понять, почему он так взъелся про деревню, но скоро всё встало на свои места.
— Искандер! — послышался тонкий женский голос с улицы.
Глава 33. Эпилог II тома
Из домика напротив вышла старушка — та самая, что смотрела в окно. Но крикнула не она, откуда-то сбоку, по лужам на улице бежала девушка — одетая в огромные охотничьи сапоги и длинную не то ночнушку, не то народный сарафан. А под сарафаном ясным образом проступала самая главная причина конфликта.
— Всё ясно. Ты — будущий отец крепостного, — вздохнул я.
— Мой сын… будет свободным. Потому что я признаю отцовство. При браке мещанина и крепостной, если ты не в курсе, ребёнок рождается мещанином. Ещё с девятьсот двадцатого года закон. А вот мать!
Мой кузен сжал кулаки. Раис Радикович вместе со старушкой поймали беглянку, а та заворочалась, закричала что-то на татарском, среди которого я услышал “Пусти, убьёт!” и другие русские слова. У неё были жидковатые рыжие волосы, вполне миловидное лицо, которое слегка портили косые глаза и нездоровая кожа. «На третьем триместре беременности проблемы с кожей нередки», — подумалось мне.
— Добрый день, Гузель Степановна, — громко поздоровался я и вернулся к диалогу, спросив вполголоса. — Кем она работает? Я так понял, она единственная, кто имеет заработок. Почему у неё такой низкий рейтинг?
— Я спас её от очень плохого бизнеса, работала в чёрной сети… в приватных рихнер-шоу, на дому. Ничего такого, но ещё бы шаг — и угодила бы в проституцию. В деревню вернул. С женой развёлся! Так вышло, понимаешь? Любовь, знакомо тебе, а, пацан? Смерть деда тут как гром с ясного неба! Он обещал выкупить!
И тут я понял замысел деда. Передать недворянину крепостных он не мог. А если бы он передал их моей матери, то та бы решила вопрос куда проще и прагматичнее.
— Мне знакомо, Искандер. Не осуждаю. Я так понимаю, если я отказываюсь от крепостных, то получаю компенсацию, и она попадает в фонд местного Дворянского Дома. И её могут купить с биржи крепостных. Как и трёх остальных из деревни.
— Правильно понимаешь! Я уж думаю фабрику закладывать! Пока всего тысячу накопил.
— Погоди. Чтобы их выкупить и даровать им свободу, я сам должен буду заплатить. Причём сумму, вдвое большую, чем они стоят. Ещё и налог, и выходное пособие полагается, и землю подарить ей нужно, так? Десяти с лишним тысяч у меня нет.
— Так, — мрачно кивнул Искандер.
— Поэтому я предлагаю сделку. Как я сказал, землю, дома, вот этот архитектурный выкидыш, — я постучал по косяку усадьбы, — я тебе отписываю сегодня же. Ты же мне за это отписываешь десять процентов уставного капитала и прибыли фабрики. Больше мне нельзя, я — чиновник. По мере возможности буду участвовать, если понадобится — я найду тебе работников. Все перечисленные доходы я кладу на отдельный счёт, как накоплю — тут же выкупаю сначала Гузель, а затем остальных крепостных. Так что теперь в твоих интересах будет зарабатывать больше.
Я немного лукавил — десять тысяч у меня теперь были, однако у меня уже были на них планы, а тратить их сразу на благотворительность, не оставляя никакой финансовой подушки, я не был готов. Указанная же схема убивала двух, а то и трёх зайцев сразу. Я приобретаю союзника. Я сохраню бизнес деда. Я приобретаю в перспективе лишний источник дохода, а сам избавляюсь от лишних головняков.
Даже если убрать момент неприятия мной всех крепостнических реалий — прагматизм говорил мне, что от невозвратных человеческих активов следует избавляться. А нет ли лучшего и более гуманного способа это сделать, чем дать человеку свободу? Особенно, если учесть, что жить местному человечеству осталось всё равно всего несколько десятилетий.
Искандер поджал губы, затем усмехнулся.
— Складно говоришь. Откуда мне тебе верить? Что не кинешь с десятью процентами?
— Ниоткуда. Если бы я хотел тебя убить из-за несчастной фабрики, то выкупать десять процентов было бы незачем. Если бы я хотел сделать какую-то подлость для «твоих» крепостных — не стал бы говорить тебе. Я же сразу сказал — в моих интересах, чтобы ты был на моей стороне. Разумеется, мы всё задокументируем официально. Так что предлагаю тебе найти для меня несчастный пакетик чая, чтобы я выпил уже, собраться и поехать.
— Ну… хорошо. Дай обдумать чуток. Поди сюда сначала, покажу кое-чего. Может, решит все проблемы.
Мы подошли к гаражу, Искандер подозвал Раиса Радиковича открыть, а сам подбежал к Гузель и о чём-то нежно и спокойно с ней поговорил. Она тут же изменилась в лице, улыбнулась, поцеловала его в щёку и зашагала обратно по улице.
В гараже оказалась та самая машина “Атлант-67”. Я уже видел подобные машины на улицах — длинные, квадратные, коричневые, но весьма стильные. В самую пору ездить на них, обвешавшись золотом и накинув леопардовый пиджак, как заправский сутенёр или темнокожий гангстер. Машина была в отличном состоянии — ни грамма ржавчины на кузове, свежие покрышки и прочие признаки бережного обхождения. Салон тоже оказался целёхонький, с двумя парами сиденьев — друг напротив друга, как в купе и мини-баром. Только была одна маленькая проблема — лобовое отсутствовало, а весь передний бампер и капот были раскурочены так, как будто машина врезалась на полном ходу в столб.
— В сосну, — пояснил Искандер. — Дедушка на рыбалку на Волгу приехал, на ручник
