Я бы думала, что он ничуть не лучше Миши — такой же козел, который может предавать только потому, что его женщина оказалась неидеальной, не смогла чего-то ему дать, хотя он сам даже не попытался проникнуться нашей общей проблемой.
— Лика… — Одинцов сейчас слишком нормальный и человечный. Лицо у него… настоящее, не деловой покер-фейс. — Я решил наши отношения не начинать со лжи.
Меня обожгли его слова. Мы именно так и начали десять лет назад. С недомолвок и … даже не знаю. Но он ничего не помнил, а я не сочла нужным рассказать. Обиделась. Гордость взыграла. Показалось стыдным навязываться. Мы потеряли десять лет, а сейчас он хочет, чтобы мы…
— Ты простишь меня? — он не робкий мальчишка, нет. Он виноватый медведь. Гудит тихо и ноздри у него вздрагивают.
— Я… подумаю, можно? Дай мне немного времени.
Ответить он не успевает: по павильону проходит волна возбуждения, усиленно щелкают фотокамеры, людское море волнуется и шумит. Не сдержавшись, я хихикаю.
— А вот и наша лягушонка в коробчонке приехала, — бормочу под нос пришедшее в голову сравнение. У Одинцова серьезное лицо и трясутся плечи. Совсем немного, но пляску его тела я ощущаю ладонью — держу Сашку под руку.
Они движутся по павильону не спеша, как хозяева жизни. Набокова я узнаю по Аннушке. Смотрятся они хорошо. Она — платье в колено, тонкая талия, красивая грудь, губки бантиком и лицо нарисовано рукой мастера.
Он — постарше, под сорок. Невысокий, но стройный, седые виски, нос с горбинкой и необычная, словно прорисованная линия губ. Крутой подбородок, кадык, кисти и пальцы пианиста, швейцарские часы. Никакого костюма. Джинсы, рубашка, джемпер, но мой наметанный глаз в курсе, сколько это стоит.
Миллиардерам, наверное, можно нарушать каноны. Я ожидала чего-то более помпезного или скучного. Консервативного, как принято в бизнесе. Набоков выбивался из мира белых воротничков и строгих костюмов и приятно радовал глаз. Неожиданно.
Чуть позади плывет Зефирка. Сашка фыркает. Нежно-бело-розовая — просто в точку прозвища. Под ручку, я так понимаю, с Ребусовым — угловатым нескладным циркулем. Все в нем чересчур: рост, худоба, угловатость черт. Кадык настолько велик и остр, что кажется: еще немного — и прорежет кожу, чтобы выбраться наружу. И глаза у него водянисто-болотные. Собственно, недурен, но я смотрю на него с предубеждением. Зато Женька на его фоне кажется неземной принцессой. Эти тонкие руки, томный взгляд, юбочка колокольчиком. Короны не хватает.
Собственно, ничего из ряда вон выходящего, если бы не Георг с побелевшим от ярости лицом. Интересно, это реакция на Ребусова, или брата штырит от Зефирки, что опирается тонкими пальчиками на худую руку его врага?
57. Передышка перед последним актом
Одинцов
Надо спасть Егора — первая мысль, что приходит в голову, когда я вижу его лицо. Давненько он не был таким живым и настоящим. Это все от больших чувств — не иначе. Вряд ли подлый Ребус мог вызвать в нем столько эмоций: воды утекло много, мы не раз с ним сталкивались по делам бизнеса, и я не помню, чтобы Гошка так бесился только от одного его вида. Судя по всему, моя маленькая сестренка смогла задеть какие-то потайные струны Егоровской души.
Нет, у меня как раз был грандиозный план свести их воедино, но я и представить не мог, что такая хлопушка, как Немолякина, окажется настоящей бомбой, что взорвала мир моего друга. Но любовь — она такая. Не выбирает ни времени, ни обстоятельств. Приходит неожиданно, всаживает стрелу глубоко в сердце и радуется, когда двое пронзены насквозь.
К тому же, дела сердечные не должны мешать бизнесу. А у нас на кону очень важный проект, и Набоков — цель, за которой мы гонялись достаточно долго.
С ужасом думаю, как бы выглядел сейчас я, если бы под ручку с Набоковым не Анна вышагивала, а моя Лика. Я бы, наверное, тоже не был столь хладнокровен. Меня от одной мысли потряхивает, а тут — живое воплощение кошмара каждого ревнивца.
— Лика, — смотрю любимой девушке в глаза, — ты бы не могла на некоторое время нейтрализовать своего братца? Чтобы он ничего не натворил?
Она кивает. Моя несравненная, всегда знающая, как правильно действовать, девочка. Я бы мог очень долго перечислять ее достоинства. Наверное, я так и сделаю. Вслух. Чтобы она знала, как я ее ценю и уважаю.
— Мне нужен Набоков, — говорю быстро, — очень нужен. Выставка — хорошо, но Набоков — лучше. Потом что-нибудь с Женькой придумаем.
— Не переживай. Я Гошку нейтрализую, — сказала уверенно, оторвалась от меня и в несколько шагов преодолела расстояние, отделяющее нас от Егорова. Кинулась, словно грудью на амбразуру. Дальше я уже не смотрел. Лике можно верить. По крайней мере, сейчас. О прошлом лучше пока не думать: есть дела поважнее.
Лика
— Вот ты где. А я тебя везде ищу, — закрываю Георгу обзор. Но он здоровый и высокий черт. К тому же, в таком состоянии, что может смести меня своим напором, как щепку. — Посмотри на меня, Гош, — прошу тихо, но он вздрагивает и отводит взгляд от главного нарушителя его спокойствия.
— Анж, мне сейчас не до шуток, — голос у него охрипший, будто он сутки на стадионе орал.
— А это не шутки. Просто побудь со мной немного. Перестань думать всякую ерунду. Тебе Женя понравилась, да?
Брат выдыхает. Встряхивает головой.
— Все. Можешь не цепляться за меня, отлипни. Я… вполне адекватный.
Я не спешу. А то знаем мы таких адекватных. Лучше перестраховаться.
— Тебя Одинцов прислал? Чтобы я не сорвал грандиозную сделку века? — Георг страдальчески кривит губы. Это нечто среднее между оскалом и сарказмом. На самом деле, ему больно.
— А чего ты завелся? — недоумеваю я. — Девушка всего лишь на выставку пришла, и это не значит, что она прыгнет в постель к вашему Глобусу или замуж за него выйдет.
— Ребусу, — поправляет меня Гошка. Я на миг умолкаю, соображая, что он только что сказал. Ах, да. Ребусов. А я его только что Глобусом обозвала.
— Ребусов твой — партнер на час. Это обычные деловые отношения. Ты, прости, облажался по самые уши. Не позвонил заранее, не договорился. Она, между прочим, ждала до последнего.
