Гошка вздыхает. Его отпустило — вижу.
— Ладно-ладно, я виноват. Хотелось выскочить эдаким бравурным чертом в последнюю минуту. Эффект неожиданности. Так легче брать бастионы. Пойдем отсюда. Тут есть одно замечательное местечко, тебе понравится.
Он тянет меня за собой, я не сопротивляюсь. Георг переключился, отошел. Он снова такой же, как всегда: стремительный, улыбчивый, легкий. Кто его не знает, может подумать, что Гошка легкомысленный прожигатель жизни. У нас это общее: не унывать. А если и печалиться, то недолго.
— Вот оно, главное место для разврата, — улыбается брат и делает гостеприимный широкий жест рукой. — Фуршет для избранных.
Оглядываюсь по сторонам. Здесь уютный зальчик. Стойки с закусками. Официанты снуют с подносами, разносят бокалы с шампанским. Людей немного, и в основном это не просто посетители и ценители технологий. Это люди бизнеса. Я на них насмотрелась, пока замужем за Михаилом была.
— Выпьем, сестра, — у Георга уже два бокала в руках. Один он мне протягивает.
— Я не пью, — срывается с губ. Зато я ем, и, кажется, сейчас подавлюсь слюной: вон там канапэ с маринованными корнишонами, сыром, красной рыбой и оливками.
— С каких это пор? — удивляется брат и внимательно следит, как я хрущу соленым огурцом, пытаясь делать это деликатно и медленно.
— С недавних, — не собираюсь я ему сейчас ничего рассказывать. Я еще и сама точно ничего не знаю. Мне в клинику только во вторник.
— Одинцов постарался? — Гошка опять становится неприветливым. Брови в одну линию сходятся и желваки ходуном ходят. — То-то я смотрю, он мне заливает про серьезные отношения, «моя девушка», а оно вон что.
Невозможный режим старшего брата в действии. Но я благодарна, что он такой неравнодушный, заботливый. Что бы я без него делала?
— Давай мы сами с ним разберемся, ладно? Он… еще не знает. И вообще… слишком сложно и долго объяснять. Просто перестань меня так яростно опекать.
— Иногда это тяжело — понимать, что ты взрослая, — вздыхает Георг. — И хоть Мишеньку твоего никогда не любил, но какое-то время был спокоен: вроде как не одна, чем-то занята, заботы, хлопоты, мечты. А потом — бац! — кувырком все, и хочется тебя защитить, уберечь от боли. Сделать что-то, чтобы ты счастлива по-настоящему была.
— Гош, я счастлива, — слезы вот-вот покинут свои берега и потекут, но я сдерживаюсь изо всех сил. — Ты даже не представляешь как.
Гошка дергает шеей и отводит глаза.
— Ладно, Анж, что ты… Я же вижу — светишься. А то пыльная какая-то была, потухшая. Может, все оно к лучшему.
Я смотрю, как он касается губами края бокала, а затем отставляет его.
— Все дела лучше на трезвую голову делать. Так оно лучше. Знаешь, вы с Одинцовым как два магнита. Тянет вас друг к другу с такой бешеной силой, что порой страшно становится. Я это давно заметил. И ничего не понял, когда у вас шуры-муры не получились. Но ты же знаешь: я предпочитаю не вмешиваться. И замуж тебя за Мишеньку выдал, потому что ты так хотела. И тогда не стал ни о чем спрашивать ни тебя, ни Сашку. От вас же искры летят во все стороны. Я, может, поэтому тебя в «Кнопку» затащил.
— Сводник, — тихо смеюсь. Мой брат-стратег, мой заботливый опекун. Я не могу на него злиться: все хорошо получилось.
— Ты лучше расскажи, где ты Ребусова откопала для Женьки, — я прислушиваюсь к его голосу. Вроде спокойный.
— А это не я откопала. Это Анька. Мне — Набокова, а Ребусова — для себя. Женька случайно проболталась, что Одинцов на выставку идет с кем-то. Ну, я и решила…
Смущаюсь немного, а Георг ржет.
— Хотел бы я на Одинцова полюбоваться в тот момент, когда бы ты на выставку с Набоковым зашла. Вот это был бы номер. И, боюсь, некому было бы его сдерживать. Анька твоя молоток: снимаю шляпу, часы, трусы и все остальные детали гардероба. Только ей удается провернуть подобные вещи. Очень хочу услышать историю, где она господина Набокова отковыряла и как он согласился на подобную рулетку вслепую. Ребусов — ладно, по жизни авантюрист и пройдоха. Но Набоков…
Георг разводит руками. Веселье плещется в его темных глазах.
— А я бы послушала историю, как ты в Женьку втрескался.
Он на мгновение мрачнеет, а затем легкая улыбка касается его губ.
— Я и сам не знаю. Все началось с кинотеатра, а потом продолжилось на дне рождения Одинцова. Она была такая… очень храбрая и немножко пьяная.
Я фыркаю. «Немножко» — мягко сказано.
— Я думал, ей плохо, потому что рассталась с Одинцовым. В страшном сне не мог представить, что она его сестра. Знал бы, может, все было по-другому, и я сейчас не стоял бы в обществе сестры и не жаловался бы на жизнь.
В голосе Георга сквозит грусть, а я думаю, что все наши беды из-за недоговоренностей. От невозможности сказать друг другу нужные или правильные слова. В глаза посмотреть, поговорить по душам. Меньше бы придумывали да сочиняли.
По тому, как напрягся брат, я понимаю, что высокая делегация нужных людей пришла в это уединенное место. Ну, что же, настала пора второго акта нашей невероятной истории с выставкой. Почти девочка с персиками, но параллели лучше проводить после конца спектакля, а то можно реплику пропустить.
58. Сдаться в плен и победить
Одинцов
Набоков в отличном настроении, поэтому общается охотно. Ребус стоит с такой миной, будто три лимона в рот засунул, а глотнуть забыл. Но он здесь не главный, следовательно, стоит, молчит в тряпочку.
Женька вблизи выглядит несчастной. Я так и не узнал, на кой Немолякиной выставка эта сдалась. Может, ей Егор нужен был, чем черт не шутит? Вон как его трясет. Может, и ее тоже? А у них, как и у нас с Ликой «все сложно»? Но пока мне некогда разбираться с Женькиными душевными страданиями.
— У вас отличная деловая хватка, Александр Сергеевич, — улыбается мне Набоков. — К тому же, вы умеете кратко и по существу излагать суть вопроса. Вы меня заинтересовали своим проектом. Поэтому давайте встретимся в более деловой обстановке.
Мы договариваемся. У меня голова кругом. Получилось! Осталось лишь найти Егоровых, что-то их нигде не видно. Я как бы не настроен терять Лику сейчас. Надеюсь, они не уехали с глаз долой.
