— Ты что мне за телефон подсунул? — рычит он на Одинцова. — Я твоей прекрасной сестрице дозвониться не смог.
Отличное оправдание. Блестящее, я бы сказала. Уши на макушке, рот на замке: когда тебя считают предметом мебели, всегда узнаешь намного больше.
— Я не проверял, что ты там набирал и какие цифры вбивал, — Одинцов злится. Я по его каменному профилю вижу. Наверное, не только на меня, но и на Георга тоже. — И не пойму, что за жалкие отмазки. Ты всегда мог перезвонить мне и выяснить.
— А ты хоть раз ответил? — Гошка тоже не отстает. Злющий, как дьявол. И красивенный, как грех.
— Вот черт, — чертыхается Одинцов, доставая телефон. — Забыл из беззвучного режима вывести.
— И историю звонков посмотреть тоже была не судьба, — ковыряется в ране, словно мясник, мой добрый братец. — Совершенно нельзя положиться на тебя даже в таком простом вопросе.
— А ты бы с утра ей позвонил — и было бы счастье. Все срослось бы. Но ты ж тянул до последнего? — идет в атаку мой смелый медведь.
Кажется, можно вмешаться. Чует мое сердце — а чуйка у меня великолепная — Гошка хотел пойти с Зефириной. Меня это радует. Может, не все потеряно. Племянников дождусь. Вероятно, но не факт.
— Не переживай ты так, Георг, — подаю я голос. Брат смотрит на меня как на привидение. Не заметил? Оч-чень хорошо. Отличный признак! — Я Зе… Женю сдала в хорошие добрые руки. Надежные.
— Что значит сдала? — бесится Гошка, теряя лицо: черты его искажает ярость. — Что ты натворила, Лика?
— Почему сразу натворила? Что за тон? Не надо со мной как с маленькой девочкой себя вести. Я, между прочим, давно выросла. Женя очень хотела на выставку попасть. Ты ее «кинул», не позвонил, не объявился. А господин Ребусов милостиво согласился нам помочь.
— Ребусов? Милостиво? — Гошку корежит не на шутку.
Одинцов меня прикрывает своей надежной широкой спиной. Решительно. Мой герой!
— Ты на мою девушку голос не повышай, — говорит он внушительно. А у меня сердце тает, растворяется, течет рекой. Я его девушка! Он меня защищает! Но это не повод, конечно, лужей у его ног растекаться. Я еще не выяснила, чей я заменитель на этом празднике жизни!
56. Правда и шоу начинается
Лика
— Ладно, Одинцовы, с вами я потом разберусь! — зловеще бросает Георг и пытается за Сашкину спину прорваться. В глаза мои бесстыжие посмотреть, я так понимаю.
— А с тобой, Анж, будет отдельный разговор!
Ой, боялись мы, как же. Трясусь от страха!
— Все, хватит, — встряхивает его, как щенка, Одинцов.
Разговор ведется очень тихо — все же выставка, мероприятие. Павильон огромный, людей много, в толпе потеряться легко, но наша троица настолько колоритна, что на нас оборачиваются. Ну, да. Георг и Одинцов высокие, статные, привлекательные. Да и я не из цирка уродов вышла. К тому же при параде. Так что еще немного экшна — и вокруг соберется толпа с попкорном уши греть.
— Ты лучше бы за входом поглядывал, — советует мой мудрый медведь, — глядишь, и пропажа объявится. Ну, а дальше — по обстоятельствам. Не мне тебя учить.
— Ребусов! Это ж надо — Ребусов! — бормочет брат и что-то еще непечатное добавляет, но пылкий монолог послушать не дают: Одинцов твердой рукой уводит меня подальше от Георга.
— А в чем Ребусов-то провинился? — сгораю от любопытства. Гоша явно не в себе. Давненько я его таким видела. Все хи-хи да ха-ха.
— Это давняя история, — хмыкает Сашка, — соперники в бизнесе. Когда-то мы начинали вместе, дружили, ели с одной тарелки, строили планы. В какой-то момент пути-дороги разошлись. Ребусов утащил с собой пару идей и талантливого программиста, что позволило ему подняться и стать партнером Набокова, который уже к тому времени был достаточно серьезной фигурой в мире компьютерных технологий.
— Вор, короче, ваш Ребусов, — некоторые вещи хоть иногда нужно называть своими словами. — Получается, я Зефирку в руки врага вручила.
— Зефирку? — Одинцов иронично приподнимает бровь.
Я думала, что уже разучилась краснеть. Оказывается, нет.
— Ну, она такая, — пытаюсь руками изобразить нечто пушистое.
— Воздушная, — прячет улыбку Одинцов.
— Только не говори ей, — прошу тихонько. — Женьке, наверное, не понравится.
— А что, ей подходит, — издевается Сашка, но краснеть мне дальше некуда. Я сейчас, вероятно, на помидор похожа. На мне изумрудное платье — отличное сочетание. Спелый плод в зеленых кустах.
Александр Сергеевич водит меня от стенда к стенду. С кем-то здоровается, останавливается перекинуться парой слов, что-то спрашивает, к чему-то присматривается. Я для него тоже экспонат, только персональный. На меня, естественно, пялятся, я улыбаюсь, сверкая ямочками, хлопаю ресницами и молчу. В дела мужчин лучше не влезать, они большие мальчики, сами знают, что им нужно.
Одинцову бы радоваться: я для него создаю благоприятный фон, но он напрягается слегка, хоть и чувствую я гордость в его взглядах, что он нет-нет да бросает на меня.
Подожди, дорогой, рано ты расслабился. Я все же перед решительным шагом хочу тебя выпотрошить и проверить на вшивость.
— А скажи-ка мне, Александр Сергеевич, с кем ты сегодня на выставку собирался идти? — убиваю наповал жертву вопросом, как только выдается свободная от раскланиваний минутка.
Он замирает. Застывает. Я за ним наблюдаю внимательно, ловлю малейшие нюансы эмоций на лице. Правда, Большой Босс умеет скрывать и чувства, и грешки, но я птица битая, меня не проведешь, когда я начеку.
Одинцов смотрит мне в глаза. Вздыхает. Глаза у него теплеют и становятся светлее, глубже. Я вижу его колебание и невольную гримасу вины, что скользит ужом.
— Со Стеллой, — слишком тихо и убито, но зато правдиво. — Ей нужно было встретиться здесь с одним человеком. Какой-то мужчина, которого она встретила за границей. И, кажется, у них все срослось без меня.
— Со Стеллой, значит, — в груди кольнуло так, что тяжело было удержать рваный вдох. Ревниво и больно, до темноты в глазах. А еще хочется расплакаться. Гормоны шалят, не иначе.
— У нас… ничего не было. Ни тогда, ни сейчас. Она — дочь маминой подруги. Мама озабочена моим холостяцким статусом. Отец болен. Мечтают женить меня поскорее и дождаться внуков. Пока еще не поздно. В общем, Стелла — не совсем удачная попытка меня остепенить.
Выставка, конечно, не место для таких серьезных бесед. Но узел в груди развязывается потихоньку. Он сейчас говорит правду, а это так много значит. Он не соврал, не увильнул, и поэтому я ему благодарна.
Не могу представить силу той боли, что обязательно накрыла бы меня, если бы все сложилось иначе. Если бы я пришла с Набоковым, а он — со Стеллой. Я чувствовала бы себя раненой и одинокой. Несчастной и брошенной.
