— Ты, вероятно, украл у моих друзей больше, чем на эту сумму. Употреби ее для уплаты.
— Я не оставлял себе то, что иногда брал. Отдавал все церкви.
— Тогда почему… — Герцог опустился на широкий подоконник. — Почему ты потратил столько сил, чтобы злить меня? Поздравляю с успехом. Не ожидай, что я дам тебе денег после того, что ты натворил.
— Это не для меня… Дверь распахнулась.
— Неожиданная встреча, — тяжело дыша, сказал Огаст, входя в комнату и снова закрывая дверь. — Брэм у вас в гостях, отец?
Брэм разозлился. Ему только не хватало появления этого «золотого мальчика», чтобы при сравнении с ним выглядеть еще более недостойным.
— Тебя это не касается, Огаст. Я уже обращался к тебе, а ты отослал меня сюда. Уходи.
— Он мой наследник, — заявил Левонзи, прежде чем ответил Огаст, — и он желанный гость в моем доме. А ты нет. Три минуты истекли. Прощай, Брэмуэлл.
— Так он просил у вас денег? — спросил маркиз Хейт, прислоняясь к двери, его массивная фигура была надежным засовом.
— Да, просил, — усмехнулся герцог. — Можешь себе представить такую наглость? Как будто я лишил его содержания, чтобы затем подарить деньги.
— Последний, черт побери, раз я говорю, что это не для меня, пропади все пропадом! — прорычал Брэм: крышка на кипевшем котле гнева готова была сорваться.
— Нет? А тебе не кажется, что твой дорогой друг Может потребовать десять тысяч фунтов у любой обожаемой светской дамы? Не сомневаюсь, ты вместе с ним будешь смеяться нам в лицо.
Брэм опешил. Неужели герцог так видит все происходящее? Как способ для Косгроува и для него самого посмеяться над глупостью светского общества?
— Я забочусь только о том, как избавить леди Розамунду от обязательств перед Косгроувом. И вы ничего не потеряете, я все вам верну. И я не смеюсь над такими вещами.
— Ты считаешь, что я настолько наивен?
— А я думаю, что Брэм говорит правду, отец, — неожиданно вмешался Огаст.
На мгновение в комнате наступила мертвая тишина. И Брэм, и его отец смотрели на Хейта. Брэм сжал челюсти, чтобы не открыть рот от изумления. Видимо, и Левонзи испытывал нечто подобное.
— Такты на его стороне? — наконец спросил герцог.
— Я говорю, что считаю его мотивы честными.
— Это слова. Всего лишь слова. Приведи мне хотя бы маленькое доказательство, что это не грязный заговор, не еще одна попытка сделать из меня дурака и заставить расстаться с десятью тысячами фунтов, которых я уже никогда не увижу.
Хорошо еще, что Левонзи не захлопнул перед ним дверь, чего он более чем заслуживал. Переведя дыхание и коротко попросив Бога пожалеть если не себя, то Розамунду, Брэм снял с пальца кольцо с рубином и положил его на фортепиано.
— Я порвал с Косгроувом, — сказал он. Вероятно, его тихий голос произведет большее впечатление, чем если бы он кричал. — Навсегда. Я украл это кольцо, если вы хотите знать, как я вернул его. И я возвращаю его вам. Я знаю, вы жалеете, что отдали его мне.
— Да, жалею. — Левонзи подошел, схватил кольцо и снова отошел к окну. Он осмотрел кольцо, как будто проверял, не повредили ли его.
— Это была последняя совершенная мной кража.
— К чему такая жертва?
Брэм заколебался. Сказать это вслух, зная, что Розамунда не ответила на его чувство, казалось глупостью. Ну, была не была.
— Я задумался над своей жизнью, отец. По-новому оценил ее и понял, что она заведет меня в тупик.
— Что же тебя подвигло на это? — источая сарказм, спросил Левонзи.
— Любовь.
— И чья это жена?
— Пока еще ничья. Через четыре дня она будет официально помолвлена с Кингстоном Гором.
— Рад за тебя, Брэм, — тихо сказал его брат. — Давно пора.
— Ты можешь поверить в эту чепуху, которую он тут несет? — возмутился Левонзи. — Но меня не втянуть в какую-то аферу, чтобы снова я оказался в дураках.
Все правильно, подумал Брэм. Он слишком долго был бессердечным негодяем, чтобы разом сорвать эту личину, приросшую к его коже.
— В таком случае извините меня, я спешу к игорным столам. Мне надо выиграть еще четыре тысячи фунтов, нет, восемь, чтобы подстраховаться, до пятницы. Это был последний срок. Кроме того, ни Косгроув, ни Абернети уже не успеют отозвать свое объявление о помолвке из «Таймс».
— Восемь тысяч? — повторил Огаст. — Я одолжу их тебе.
Брэм замер на полдороге, его сердце наполнилось внезапной надеждой, которую он чувствовал только в присутствии Розамунды.
— Ты же сказал, чтобы за деньгами я обратился к Левонзи.
— Что ты и сделал. Я нахожу твои причины убедительными. Приходи ко мне утром.
Брэм разрывался между желанием обнять брата и убежать поскорее, пока Хейт не передумал, но решил остаться.
— Спасибо тебе, Огаст. От души.
— Пожалуйста. Рад, что смогу помочь.
И спасибо всем святым, кто приложил к этому руку. Теперь он мог спасти ее. Свою Розамунду. И у него появился шанс спастись самому. Хотя ситуация продолжала оставаться сложной.
— Вы должны знать, что Косгроув считает, что Черный Кот — это я.
— Мы в этом разберемся, когда придет время. Левонзи возмущенно прорычал:
— Я лишу тебя наследства, Огаст, если ты дашь ему хоть один шиллинг!
Огаст поднял голову:
— Тогда вы останетесь без наследника, отец.
— Я назначу наследником Оскара. Титул не достанется тебе.
— Это ваше право, конечно. Но я сомневаюсь, что мой сын откажет своему дяде в восьми тысячах фунтов.
— Тогда я откажу в наследстве всем вам, неблагодарные, недостойные мерзавцы!
Маркиз Хейт пожал плечами:
— Пусть так и будет. Радуйтесь, что вы, отец, станете последним герцогом Левонзи. Если не смягчите свое сердце и не предоставите Брэму последний шанс.
Герцог переводил злой взгляд с одного брата на другого. Брэм сомневался, что Огаст действительно рискует потерять все свое наследство и способность содержать семью из-за поддержки заблудшего младшего брата, но вопрос был в том, верил ли в это Левонзи. Или, по крайней мере, верил ли он в искренность этого поступка.
— Ну, — наконец проворчал герцог и безнадежно махнул рукой, — делай что хочешь, Огаст. Я не участвую в оказании помощи этому негодяю.
Огаст кивнул:
— Тогда пойдемте обедать. Я жду тебя завтра в десять часов, Брэм.
Брэм понимал намек, что ему следовало удалиться. Брат отступил в сторону, и он открыл дверь.
— Ты спас меня.
— Теперь мы не успеем сделать тебе приличное свадебное платье, — раздраженно вздохнула леди Абернети. — Пусть будет по-твоему и ты наденешь что-нибудь, в чем мы все тебя уже видели.
