— Но таких должностей нет. Тони Ланцет и Эмма Пилгрим являются единственными людьми в корпорации «С широкими полномочиями».
— Он уговаривал их создать эти должности, — говорит она мне, запуская костлявую кисть в прическу. — Мне кажется, они собирались ввести их, и вдруг — это.
Вот откуда взялись влажные глаза.
* * *
— Ну, это было здорово, — говорит Лесли.
Я натягиваю одеяло до шеи. Стены совсем близко, потолок надвигается сверху.
— Тебе понравилось? — спрашивает она меня.
Меня воротит от необходимости немедленно после соития выставлять свою оценку. Она ожидает от меня восторгов, как минимум, на четыре бала.
— Да, это было незабываемо, — бросаю я в оседающий потолок.
Она утыкается носом мне в шею, скользит рукой под одеяло и начинает поглаживать мой торс в ожидании рецензии.
— Я бы сказала, что это было здорово.
Она все еще ждет?
Но с чего это она взяла, что это было здорово?! Она не приложила никаких усилий, не сделала ни единого движения, кроме одной простой вещи… которая и привела к фиаско. Кроме этого, нескольких вздохов и движений талией на сантиметр вправо-влево, слишком мало инициативы шло от нее, да и я произвел далеко-далеко не сильное впечатление. Настоящий критик даже не вспомнил бы, что я мелькнул где-то на экране.
— Надеюсь, что мы еще это повторим.
— Ты скажешь об этом Колину?
— Я пока не знаю.
— Веришь ли, а я совсем расстался с Айви.
Она садится на постели. В комнате темно, а с улицы доносится шум машин, бегущих по Сентрал-Парк-Вест. Эта оживленная и днем и ночью магистраль находится всего в пятнадцати метрах от улицы, на которой стоит ее дом из бурого песчаника.
— Знаешь, Захарий, у меня другое дело. Я не вижу Колина каждый день, не работаю вместе с ним, его нет рядом со мной по десять часов в сутки.
— Очко в твою пользу.
— Ты ведь тоже был рад избавиться от нее?
(Я очень сильно скучаю по ней, и я бы с удовольствием сидел с ней в ресторанчике, вместо того чтобы лежать сейчас с тобой и терпеть, как ты шаришь по моей груди.)
— Я просто счастлив быть здесь с тобой, — говорю я, пытаясь рукой дотянутся до чего-то мокрого, прилипшего к моей спине.
— Куда ты собираешься это деть? — спрашивает она меня.
— Пока просто положу на ночной столик.
— Даже не думай!
Я покорно направляюсь в ванную комнату.
— Нет! Только не в корзину в ванной, и надо завернуть во что-нибудь сначала.
— Так куда же все-таки?
— В пакет на кухне, под раковиной.
Я отправляюсь на кухню в поисках пакета.
— Он полный! — кричу я. — Где бумажные салфетки?
— Посмотри над микроволновкой. Но потом попробуй все-таки засунуть в пакет.
— А пакет куда девать?
— Положи в большой черный пластиковый мешок и выкинь в металлическую корзину для мусора во дворе.
Получается, что мне нужно одеться. Я возвращаюсь в спальню за брюками, все еще держа в вытянутой руке качающийся предмет, оскорбляющий ее эстетические чувства.
— Зак, не заходи сюда с этим!
Я возвращаюсь на кухню, вытягиваю из упаковки бумажную салфетку и кладу на нее презерватив.
— Где это сейчас? — кричит она.
— Лежит распластанным на столе, на бумажной салфетке.
— Ты не мог бы положить еще все это в целлофановый пакет, чтобы не протекло?
— О’кей, — кричу я, — теперь это лежит в бумажной салфетке и целлофановом пакете!
— Теперь, пожалуйста, попытайся засунуть это в тот белый пакет.
Я возвращаюсь в спальню, чтобы одеться.
— Ты снова идешь сюда?
До меня доходит, что ее патологический страх перед использованными презервативами может оказаться весьма мне на руку: я могу одеться, выкинуть пакет и сразу смыться домой, но спрашиваю из вежливости:
— Ты хочешь, чтобы я вернулся?
Она хихикает и говорит:
— А ты хочешь?
Я понимаю, что мне следует ответить: «Мне хотелось бы вернуться». Это я и говорю.
— Тогда возвращайся.
Она лежит на животе лицом ко мне, похожая на кошку, готовящуюся к прыжку, и грызет ногти. Сейчас полнолуние, и в призрачном свете, пробивающемся с улицы, ее лицо кажется очень красивым.
— О’кей. Я вернусь.
На улице я выбрасываю вещь, упакованную в бумажную салфетку и целлофановый пакетик, вложенный в другой небольшой белый пакет, который, в свою очередь, в пластиковом мешке побольше, всунутом в металлическую урну для мусора. Мимо меня проносятся машины с зажженными фарами, направляясь в центр города. Мне хочется броситься на капот одной из них.
Когда я поднимаюсь наверх, Лесли уже спит.
Во время прелюдии она сказала кое-что, отчего у меня все внутри перевернулось, и я не смог продержаться долго.
Она произнесла (с таким британским акцентом, как у Хелены Бонэм-Картер или Кристины Скотт Томас):
— Дар-р-р-рагой…
Я три десятка лет ждал, чтобы услышать это.
— Когда ты мне дашь почитать одну из твоих книг? — спрашивает она меня несколько ночей спустя.
— Моих книг? Я не пишу никаких книг.
— Со мной ты можешь не таиться. Я знаю.
— Клянусь, я не пишу книг, — бормочу я и пытаюсь расстегнуть заколку, которая удерживает ее волосы в конском хвосте, но она шлепает меня по костяшкам пальцев.
— Хорошо, как скажешь… Лотар.
А, теперь я понял, кого она имеет в виду: Лотара Крисвела.
— Ты думаешь, что я увлекаюсь научной фантастикой, да?
Ее почему-то смешит мой вопрос.
— Ой, кажется, я сейчас описаюсь, — давится она от смеха, прижавшись лицом к моим ребрам.
— Я терпеть не могу фантастику. Если ты когда-нибудь придешь ко мне домой, то увидишь, что у меня на полках даже нет таких книг.
Она перестает смеяться и, изменившись в лице, резко садится на кровати.
— Не подначивай меня, иначе я действительно приду в твою чертову квартиру как-нибудь и проверю.
— Ладно.
— Я не люблю, когда мне указывают, что делать. Думаешь, что ты такой подарок для женщин? Воображаешь, что мы все бросимся за тобой, как крысы с корабля за Крысоловом, как только ты заиграешь в дудочку.
— Нет, я совсем так не думаю. Но я не пишу научно-фантастические романы и никогда не писал, запомни это!
