Утром нашу яхту стало так кренить, что возникла реальная опасность опрокидывания. Скорость упала до двух узлов. Тогда Федор приказал нам менять курс и идти в открытый океан. Смена курса неожиданно возмутила сейшельского капитана Стефана.
— Пусть он объяснит мне, почему я должен менять курс? — горячился Стефан, кивая на Федора. — Я не собираюсь в шторм идти в открытый океан! У нас топливо на исходе. Мы же планировали идти на йеменскую Сокотру! Заправляться там.
Конюхов знает по-английски всего несколько надежных, волшебных слов типа: «норд, вест, ист и сауз», которые выручали его в трудные минуты и помогли ему объездить все моря и океаны. Например, его выражение: «Ай кофе ноу!» означает: «Я не хочу кофе». Поэтому он не смог с помощью своего словарного запаса объяснить непонятливому Стефану такую простую вещь. Переводил Вадим.
— Стефан! Федор уже был на Сокотре. Там нет бухты. Там много скал. К ней нельзя подойти в такой шторм. Надо становиться кормой к волне, чтобы не опрокинуться совсем, и идти в открытый океан.
Стефан нанимался на наше судно на три недели. Ровно за столько планировали мы дойти до Греции. Он торопился в Англию, к своей невесте, чтобы сделать предложение, и поэтому каждый лишний день в океане мучительно отдалял момент исторического события. Мы предупредили по рации «СБ-36», что сменили курс. Парни без вопросов, беспрекословно пошли за нами. Едва мы только повернули, ушли от боковой волны, и направились в открытый океан, как судно перестало швырять, болтать, колбасить, скорость увеличилась до 7 узлов, стало относительно спокойно. Через мгновение в дверях рулевой рубки появился Влад. Лицо его излучало удивление, изумление и душевный экстаз. В глазах стояли слезы.
— Отец Федор! Вы не поверите! — воскликнул он, всплеснув растерянно руками. — Только что закончил читать Акафист и сразу шторм утих!
— Почему не поверю? — ответил Федор Конюхов. — Я же сам вижу…
— «Святая Виктория»! «СБ-36» на связи! — раздался тревожный голос в рации. — Ребята! Мы слева на радаре засекли какое-то судно. Довольно крупное. Не отвечает на запросы. Будьте осторожны. Не отклоняйтесь от курса. Мы будем выяснять…
16
Я вижу на своем радаре светящуюся точку. Точка крупная. Она медленно приближается к нам. Это какой-то большой корабль. На всякий случай гасим все огни. К сожалению, не можем увеличить скорость, чтобы задать стрекача, двигатель работает на пределе.
Через час ребята с буксира «СБ-36» сообщают:
— Все нормально, мужики! Это индийский сухогруз!
Камень с шумом падает с наших плеч.
— Не зря я, значит, Акафист сегодня читал, — улыбается счастливо Влад. Три дня назад, когда шторм достиг десяти баллов, чума нашего похода — морская болезнь — стала безжалостно косить экипаж. Мучительные головные боли свалили сладкоголосую филиппинку Кармен, лишив нас саундтрека и горячей пищи. Мы теперь питаемся исключительно сухими галетами и газировкой. Не встает с постели после точного торпедирования головой дивана могучий титан Леня Гаврилов. Коварный недуг не пощадил даже выносливых, закаленных потомственных казаков Вадима и Влада. Таблетки не помогают. Влад постоянно читает Акафист, и болезнь, говорит, вроде бы, немного отступила.
У меня болит голова и плечо, но не из-за морской болезни. Я повредил эти члены, упав со стульчака, когда пытался неловко справить естественную, но большую нужду в гальюне. Ах, господа, знали б вы, какой цирковой акробатической сноровки требует этот простой и вроде бы привычный процесс во время десятибалльного океанского шторма! Я скакал на непокорном унитазе, вцепившись в умывальник, словно техасский ковбой на бешеном мустанге, и все-таки опрокинулся, перепачкался в продуктах собственной жизнедеятельности, будь они неладны, перепугался и ушиб свою бедовую головушку. Иногда я готов был плакать от обиды и отчаяния, как обманутая корнетом курсистка. Иногда, свалившись среди ночи с кровати на пол каюты, ловлю себя на мысли, что умирать именно сейчас совсем не хочется. Еще так много, оказывается, надо успеть сделать. Эх! Мать честная! Только бы вернуться! (Теперь это мое любимое выражение.) Начну новую, праведную жизнь, маму проведаю, сына повидаю… Только бы вернуться. Лишь только неутомимый трудяга, механик Джеймс, «золотые руки», время от времени появляющийся из машинного отделения, чтобы напоить нас кофе, с присущей ему светлой улыбкой заставлял меня улыбаться в ответ и делать вид, что все в этой жизни очень даже отлично. Джеймс починил дизель, рулевое управление и помпу. Мы с ее помощью перекачали в топливный бак последние остатки горючего со дна бочек.
— Идем в Оман! — говорит вдруг решительно Федор, показывая точку на карте. — Горючего хватит только до порта Райсут. Иначе судно потонет. Видишь, как мачта накренилась!
Вот так у нас порой резко меняются планы. Мы вроде бы в Грецию шли.
17
Однажды во время нашей вахты, когда мы были с Федором в рубке вдвоем, я, поборов стеснение, попросил трубку, позвонить в Россию. Набираю самый любимый номер и слышу далекие длинные гудки, а затем родной голос своей единственной и самой близкой женщины на Земле:
— Алле!
Слезы заволакивают мои глаза. И вот они уже бегут соленым необъяснимым потоком. Дьявольщина! В рот мне пароход, в жопу якорь! Я так давно не плакал!
— Это я.
— Санечек! Любимый! Ты уже в Москве?
Неведомая сила сковывает мои уста, и я ничего не могу молвить. Слезы сбегают по моим небритым щекам стремительным потоком. Я отворачиваюсь, чтобы Федор не видел моего позора.
— Мы пока еще в океане, малышка.
— А Сомали прошли?
— Да, моя хорошая, все отлично. Как ты?
— Да я… Мне плохо без тебя. Приезжай скорее.
Воцарилась неловкая пауза. Снова гудки. Федор некоторое время смотрит на меня с плохо скрываемым укором.
— Чтобы женился на ней, когда вернемся! Слышишь, Сашка? И сына чтоб родил! — кричит он.
— Слушаюсь, капитан! — обещаю я.
У меня в каюте на месте иконы висит Ее фотография. Если бы меня спросили тогда, как выглядит Бог, я бы сказал — вот так. Я молюсь на эту фотографию каждое утро и каждый вечер. Христианские инквизиторы наверняка, прознав про это, казнили бы меня, узнав о моем инаковерии. Я не яростный поборник благочестия в ритуалах и церемониях, в постах и публичных, хоровых молитвах и покаяниях чужому мужику в рясе, я не читаю Акафист. Я хожу в Церковь в будни, когда там никого нет. Эзотерические предания, мистерии и Знания первых христиан были задушены человеческим, земным разумом людей, пытавшихся спонтанную и естественную Веру превратить в организованную, упорядоченную Церковь, с бухгалтерией, архивом и отделом кадров. «Царство Небесное внутри вас!» Это главный постулат Веры. Все остальное — суета от лукавого. Изнурение себя постами, воздержанием, лишениями, эпитимьями, веригами и власяницами придумали люди. Зачем? Бог дал нам эту жизнь не для страданий, но для радости, он дал нам наше тело, чтобы мы дарили радость и телесное наслаждение себе и любимым своим. Молитва идет у меня от сердца. Я ее не сочиняю, я ее говорю так, как велит мой разум.
