Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
– А ты умножь на четыре! Сколько это в рублях будет?
– Не знаю, я сосчитать не могу… господи!
– Она же сказала – совсем другой порядок цен!
– Может, она и правда перепутала? Я таких денег сроду не получал! Последняя из новых, правда, хорошо продалась, я даже не ожидал.
– Ничего она не перепутала. Она уже с этой суммой приехала, а как «Ангела» увидела – удвоила. Ты понимаешь, что это значит?
– Не понимаю…
Жизнь набирала обороты. Валерия быстро раскручивала Алексея, устраивая ему бесконечные интервью для глянцевых журналов и телевидения – только что о художнике Злотникове никто и знать не знал, а вот уже его физиономия красуется на обложке одного из самых модных изданий! Лёшка нравился журналистам, его любила камера, а врожденная артистичность только помогала. Но Валерия не разрешала снимать Лёшкину картину, умело создавая ажиотаж – никто «Ангела» не видел, но все о нем говорили, как о чем-то сверхъестественном.
Бедный Леший! Как он выжил, Марина не понимала, столько ему пришлось пережить: Рита, Стелла, Маринина беременность, роды и, наконец, младенец! Младенец, которого Алексей поначалу просто боялся – уж очень маленькой оказалась их долгожданная Муся. Лето Марина с Мусей провели у Валерии в Костроме, а Леший мотался туда-обратно, ухитряясь заниматься не только подготовкой к выставке, но и ремонтом квартиры. И чем ближе придвигалась выставка, тем мрачнее делался Леший. Не говорил ничего, только желваки на скулах. Все думал что-то. Марина сначала не лезла – пусть сам, но потом не выдержала:
– Лёш, что с тобой? Тебе плохо?
– Плохо.
Они сидели в садовой беседке – солнце пробивалось сквозь косую решетку золотыми ромбиками, по столу плясали зеленые тени, белые вьющиеся розы осыпали лепестки, жужжали толстые мохнатые с желтой пыльцой на лапках шмели. Такая красота, а Лёшка мрачнее тучи.
– А что плохо?
– Все.
– Ты так перед выставкой волнуешься?
– И это тоже. Но мне тут плохо.
– Почему?
– Я понимаю, тебе хорошо, и для малышки – лучше не придумаешь. Вон у вас, целый детский сад образовался: Стёпочка, Митя, наша Муся. Вижу, как вы тут в саду гуляете, любуюсь…
– Ой, а ты знаешь, как Юля своего Митю зовет?
– Как?
– Генерал Козявкин!
– Почему?
– Не знаю! Но он, правда, смешной такой, важный, щеки надует, смотрит грозно – вылитый генерал Козявкин. Смешной, рыженький, даже глаза какие-то рыжие!
– Ишь ты!
– Лёш, а что ты не подойдешь никогда? Ты же так малышей любишь? И я тебя совсем не вижу – все работаешь, работаешь. Я скучаю!
– Да я и сам не знаю, но что-то тошно мне здесь. Не радует ничего. Не могу я так. Приживалом каким-то живу. Не могу. Унизительно. А выставка! Ты думаешь, я не понимаю, что без Валерии ничего бы не было? Сидел бы себе, картинки малевал, никому не нужные. Жили бы впроголодь. Ты хоть представляешь, каких денег все это стоит? Вся эта подготовка, шумиха в прессе, на телевидении – не меряно! У меня такое чувство, что я кругом повязан. Весь в долгах – и не расплатиться никогда.
– Лёш, ну что ты выдумываешь – приживал, унизительно! Ты же работаешь здесь, такой портрет пишешь. И еще два на заказ написал, мимоходом. И свое еще!
– Ну да, верно…
– Ты знаешь, что мне Валерия сказала? Такого, как ты, она всю жизнь искала. Такого художника.
– Правда?
– А потом, что ты так переживаешь? У тебя же с ней контракт! Она процент получает. Так что она и в своих интересах старается, если тебе от этого легче.
– Я забыл. Но там процент, знаешь, минимальный! Я пытался было… Но с ней же не поспоришь!
– А то, что ты в себе сомневаешься – тоже хорошо. Только дурак не сомневается.
– А, увидела. Ну да, сомневаюсь. Думаю, а вдруг я сам по себе – ничто.
– Что ты такое говоришь, Лёш?
– Без вас с Валерией. Вдруг я сам – пустое место, ноль. И все это увидят на выставке. Вдруг ошибается Валерия?
– Валерия ошибается? Никогда! Это я вон… до забора только вижу, а она – до Костромы. Или даже до Москвы! Такое у нее ви́дение. А ты – ошибается. И вообще, ты что думаешь, мы тебя на помочах, что ли, водим? Ты – не ребенок, не кукла, не марионетка. Ты сам идешь. И куда идешь, только ты и знаешь. Понимаешь? А я…
– А ты – фонариком светишь.
– Да.
– Иду, как по лунной дорожке…
Вдруг Алексей вспомнил свой сон, самый первый из череды странных снов – в поезде. Как шел по лунной дорожке, лежащей на земле, как выплеснул карпа… Потому что очень больно карп становится драконом! «Это же сон-то – про меня! – ахнул он. – Я думал про Марину, про ее дар, а он – про меня. Это я из карпа в дракона превращаюсь, у меня колючки сквозь кожу лезут, потому так и больно, у меня крылья растут!»
«Слава богу, – подумала Марина. – Пришел в себя».
Прилетела вдруг синица, деловитая, в черной шапочке, поскакала по столу, озираясь. Они замерли. Лёшка осторожно вытянул руку – синица смело подскочила поближе, проверила – нет ничего, на палец ему вспорхнула, уцепившись острыми коготочками, прочирикала звонко: «Цивить!» И улетела.
– Марин, а вдруг…
– Что?
– А вдруг это кончится?
– Что кончится? Дар твой?
– Раньше-то не было такого! Я на свои старые вещи посмотрел: да, хорошо написано, мастеровито. Но – скучно. Не видел я так, как сейчас, понимаешь? А вдруг оно уйдет, как пришло?
– Мне кажется, не должно. Может, ты созрел, наконец.
– К сорока-то – пора!
– И теперь видишь все как надо. Лёшка, я поняла, ты просто одичал: работаешь, работаешь, ни с кем не говоришь. Как отшельник какой, честное слово. У тебя как идет-то?
– Да нормально! Я пока эскизы делаю, потом всех соединю. Прежней композиции не получится, но я придумал, как лучше сделать. Самый лучший натурщик – Ипполит Матвеич! Ляжет, уши по полу расстелет и спит, храпит только. Окликну его – чтобы голову поднял, посмотрел, а он так вскинется со сна: «А?! Что?! Где?!» И опять спать. С Анатолием я намучился…
– А что?
– Ну, он же закрытый весь, не человек, а сейф. Потом догадался, Валерию позвал, она его оживила слегка. Какое я у него выражение лица поймал! Но не для картины, нет. Очень уж такое…
– Личное?
– Да. Я Валерии эскиз отдам.
– Ой, мне пора! Я пойду, кормить надо. Хочешь со мной?
– А можно?
– Да почему нельзя-то? Все можно. Ты отец или кто?
– Отец. – И заулыбался, наконец.
Встал в дверях, смотрел, как она кормит, – крошечный кулачок младенца толкает ее в грудь, чмокает маленький ротик… Мусенька, котёнок! «Напишу! – думал. – Вот так и напишу! Свет хорошо падает, занавеска просвечивает…»
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
