На следующий же день она пришла к Эммануэль.
– Почему ты отказываешься меня поддержать? – с ходу возмутилась она.
– Превратиться в радугу – это ребячество.
– А тебе не кажется, что люди должны быть свободны в своем выборе? И могут изменяться так, как захотят?
– Я тебе о том и говорю! Если ты изменишься раз и навсегда, то ты уже не будешь свободна! Ты будешь щеголять радужной окраской день за днем, до конца жизни. Как думаешь, когда это тебе надоест? И когда это надоест другим?
– Но ведь по сути ничего не изменится? Ведь я и так до самой смерти вынуждена ходить с волосами, глазами и кожей одних и тех же цветов!
Эммануэль смягчилась:
– И все же сейчас ты не так бросаешься в глаза.
– Вот как? И тем не менее все смотрят на меня как на какую-то диковинку.
– Потому что ты красива.
– Что ж, пусть я красива, пусть люди и так глазеют на меня, разинув рты, но ведь я могу быть еще красивее! Я стану абсолютно красивой, понимаешь? И поможет мне в этом только зелье твоего ученого.
Тут в голову Петре пришла какая-то мысль, и она звонко рассмеялась:
– И я не понимаю: почему вся эта запретная красота должна утомить меня быстрее, чем красота настоящая?
– Сейчас твоя красота естественная и неповторимая.
– Ну, кто-то же должен попробовать, – отозвалась Петра.
«Она права», – подумала Эммануэль.
Но при все же ответила:
– Будь благоразумна.
– А ты сама-то благоразумна? Много ли людей поддерживают твои начинания, твои идеи в отношении любви или брака? Думаешь, они считают тебя нормальной? Нет. Ты тоже неповторима.
– Не знаю, что думают о моих идеях люди, да мне это и неважно, – сказала Эммануэль. – Мне достаточно любить тех, кто, так же как и я, находится в поисках лучшего мира.
– Я тоже хочу жить в лучшем мире. Но я не умею мыслить как ты, у меня другое сознание. Я не могу делать то, что делаешь ты, у меня другое тело. Поэтому я хочу действовать иначе. Быстро и наверняка, как комета.
«Действительно, а что мы на самом деле знаем об этом препарате? – подумала Эммануэль. – А ведь именно с ним мы ассоциируем лучшее будущее».
Глаза Петры возбужденно блестели.
– Даже если я не могу быть такой, как ты, – произнесла она, – я хочу быть рядом с тобой, в твоем мире. И тогда ты меня полюбишь.
– Разве я тебя не люблю?
– Недостаточно.
* * *
Эммануэль бы не хватило духу заниматься с Петрой любовью. Впрочем, та и не пыталась ее соблазнить. Она ушла, не сказав больше ни слова, поскольку понимала: хозяйку убедить не удалось.
Но несколькими днями позже она все же вернулась. Петра не стала повторяться; на этот раз она привела новые аргументы.
С каждым разом Эммануэль было все труднее разубедить ее. Не то чтобы доводы Петры были такими уж неопровержимыми, но просто их становилось слишком много.
* * *
При этом, похоже, Аурелия поддерживала Петру в ее начинаниях:
– Быть с тобой, – говорила она Эммануэль, – это значит всегда опережать время. Ты всегда впереди других. И всегда делаешь то, что другие еще и не думают делать. Петра старается вести себя как ты, когда хочет узнать то, чего ты не знаешь, желать то, чего ты не умеешь желать, совершить такие поступки, которые тебе показались бы попросту сумасшедшими. Когда она стремится выйти за общепринятые рамки, она следует твоему примеру. Она мечтает перейти от конечного в бесконечному.
– Все мои совершенные модели, – добавила она, – проникнуты тем пониманием и той логикой любви, которые они переняли от тебя, Эммануэль. Когда мы с тобой еще не были знакомы, признаюсь, я несколько беспокоилась за девушек: смогут ли они преуспеть в жизни? Но ты дала мне ответ. Теперь я знаю, что у совершенства есть будущее.
А когда Эммануэль начинала возмущенно открещиваться от роли модели для подражания, Аурелия сказала ей:
– Я не считаю тебя кумиром, и уж тем более – легендой. Просто ты тот человек, рядом с которым становится легко и свободно. Ты меняешь траектории людских судеб, которые их потом выводят к новым горизонтам.
* * *
Пэбб рассуждал так:
– Петра не ищет возможности вырваться из своего круга. Она просто хочет попасть на свою орбиту. Именно поэтому она боится пойти по уже пройденному маршруту и стремится найти новые пути.
Помолчав некоторое время, он добавил:
– По правде сказать, вы и сами никогда не возвращаетесь к пройденным этапам. Или по крайней мере не тратите на это больших усилий!
Затем последовала еще одна пауза, после чего Пэбб предположил:
– Вероятно, Лукас особенно остро воспримет геометрический аспект этой проблемы.
– Но для Лукаса не существует никакой проблемы, – возразила Эммануэль, – потому что ответ является окончательным и обсуждению не подлежит: этот ответ – нет.
* * *
Жан разделял позицию Лукаса:
– Ученый никогда не будет ставить эксперимент, ход которого не сможет контролировать. Тем более – эксперимент над себе подобными. Профессиональная этика обязывает! Однако, если рассуждать с позиции гражданского долга, никто не просит Лукаса Сен-Милана быть святым, он должен быть просветителем!
– Стало быть, ты за науку без совести? – осадила его Эммануэль.
* * *
Марк спросил Эммануэль:
– Разве истинная совесть нужна не для того, чтобы от ограниченной ответственности переходить к более значительной? У любого поступка, открытия или изобретения есть как положительные, так и отрицательные стороны. Но как мы можем знать наверняка, что проект Лукаса принесет вред, если только не подвергнув анализу последствия эксперимента?
– Ты удочерил Шевретту? – парировала Эммануэль. – Или, по-твоему, Лукас должен удочерить Петру, после того как она проглотит его таблетки?
– Ну, такое раскаяние будет хотя бы приятным, – рассудил Жан.
* * *
В какой-то момент Эммануэль даже примерила на себя роль юриста:
– Лукас вообще из-за этого рискует угодить в тюрьму!
– По идее, его уже должны были посадить за незаконное использование гелиака μx на тебе и Аурелии, – заметил Жан. – Ты его предупредила?
Пелсаж не нашелся, что ответить, и поэтому процитировал отрывок из оперы Вагнера «Гибель богов» – фразу Брунгильды, которую та произнесла, узнав о смерти Зигфрида:
Мне он изменил, непорочный,
Чтоб все открылось жене.
Никто так и не понял, какой смысл он вложил в эту цитату.
