Ребекка улыбнулась человеку, сидящему в инвалидном кресле.
«Прекрасный кандидат на звание убийцы, не правда ли?» – подумала она.
«Идите по следу денег», – подумала она чуть позднее, когда уже сидела в машине и заводила мотор.
Однако денег как таковых не было.
Она позвонила Соне, сидевшей на коммутаторе в полицейском управлении.
– Скажи, пожалуйста, Франс Ууситало не оставил после себя никакого наследства?
Соня попросила ее подождать, не вешая трубку, и вскоре сообщила, что денег не было. Едва хватило на похороны.
– И еще знаешь что… – начала было Соня, но Ребекка уже обронила «спасибо» и положила трубку.
Мартинссон постучала пальцами по рулю и посмотрела на часы. Всего лишь без пяти девять.
– Ну, далеко не все попадает в опись имущества, – сказала она Щену. – Боюсь, придется съездить в Лайнио еще раз.
Свен-Эрик Стольнакке сказал на работе, что он болен. Ссылался на простуду, но все понимали, что его преследует Йокке Хэггрут с разбитым черепом под мышкой.
Кристер Эриксон приехал к нему домой и позвонил в дверь. Свен-Эрик открыл ему. Две кошки высунули головы, оценили мокрую погоду и решили, что лучше будет возвратиться на диван. Хозяин дома был побрит, причесан и одет.
«Отлично», – подумал Кристер.
В доме было чисто и уютно. Цветущие растения в горшках и фотографии внуков в рамках.
Кристер отметил, что такое бывает только в доме, где есть женщина. У одиноких мужчин, к которым он сам относился, чаще всего можно найти лишь фикусы, наполовину потерявшие листья, да парочку кактусов в сухой, как пустыня, земле.
Кристер рассказал о мальчике и как его обижают в школе старшие дети.
– Отведя Маркуса, я поговорил и с директором, и с социальным педагогом. И они сказали мне, что – да, что-то такое было, но они «тут же приняли меры» и «побеседовали со всеми участниками».
– Легко догадаться, что эффект был нулевой, – пробормотал Свен-Эрик, мрачно воспоминая чувство бессилия, когда его собственной дочери Лене в школе объявили бойкот. Она посерела, худела на глазах. Все время жаловалась на боль в животе, не хотела идти в школу. Теперь она уже давно выросла, но этот период, прежде чем она перешла в конце концов в другую школу, тяжело дался им всем.
– Я хочу побеседовать с родителями главного задиры, – пояснил Кристер. – Во всяком случае, я должен это сделать ради Маркуса. Это такие люди, которые будут защищать своего маленького хулигана до конца, что бы он ни натворил. И пугать народ. Хочу положить этому конец. И мне хотелось бы, чтобы ты поехал со мной.
– Зачем?
– В такой ситуации лучше быть вдвоем. И потом, ты будешь свидетелем, что я им нисколько не угрожал.
Свен-Эрик криво улыбнулся.
– Вот, оказывается, что, – сказал он. – Лучше мне поехать с тобой, чтобы ты никого случайно не прибил.
– Да, будь так добр, окажи мне такую услугу.
– Ты сказал, что их зовут Ниеми? – произнес Свен-Эрик. – Может быть, узнать, что о них люди говорят, прежде чем мы туда отправимся?
– Так и знал, что от тебя будет большая польза, – улыбнулся Кристер.
Девочка, нашедшая рукав рубашки в камине спальни управляющего, живет с матерью и тремя младшими братьями и сестрами на острове.
Дверь открывает мать. У нее большие испуганные глаза. Но в них есть и еще какое-то выражение. Упрямство.
Полицмейстеру приходится присесть, чтобы пройти в дверь, и в той убогой сараюшке, которая служит им домом, он едва может выпрямиться в полный рост.
Бьернфут излагает свое дело, а Щепка и Бленда Мянпяя, которые вызвались пойти с ним, призывают девочку рассказать, что она видела.
Девочка-служанка не произносит ни звука. Трое младших детей сидят на полу и тоже молчат, разглядывая чужаков. Мать убирает со стола после ужина, простые деревянные тарелки и ложки – они ели кашу без намека на молоко. Женщина молчит, но внимательно следит за каждым движением посетителей и своей старшей дочери, когда полицмейстер пытается поговорить с ней.
Девочка настолько не желает отвечать, что в какой-то момент полицмейстер начинает подозревать: она вообще его не понимает и знает только финский язык. Или она полная идиотка? Из тех, что справляются лишь с самой простой работой, рубить дрова да полоскать белье?
– Стало быть, это тебя зовут Хиллеви? – спрашивает Бьернфут и не получает ответа.
– Ты работаешь в доме управляющего Фаста, не так ли?
Ни слова. Она еще плотнее сжимает губы.
– Puhutko soumea?[38]– спрашивает он.
Тут в разговор вступает Бленда Мянпяя.
– Что на тебя нашло? – шипит она на девочку. – Расскажи ему про рубашку!
– Я ошиблась, – говорит девочка. – Это была не рубашка, а всего лишь грязная тряпка, которую кто-то из служанок кинул в огонь.
Говорит она быстро, явно заученный текст, поглядывая на мать.
– Пожалуй, придется тебе пойти со мной в полицейский участок, и мы с тобой поговорим обо всем этом поподробнее, – говорит полицмейстер Бьернфут.
Он старается придать своему голосу важность, но чувствует, как беспомощно звучат его слова.
Девочка испуганно вскрикивает, а мать смотрит на него в упор, не отводя глаз.
– Прошло два месяца с тех пор, как мой Самуэль подорвался насмерть, – говорит она. – Он должен был держать в тепле динамит для подрывников. Компания гарантирует нам, вдовам, работу, так что я мою пол в бараках бессемейных рабочих и получаю по сорок эре в неделю за каждого человека, у которого убираюсь. Если беру еще и стирку, то зарабатываю чуть больше. И тут как раз Хиллеви взяли на работу служанкой к управляющему Фасту. Вместе складывается то, что позволяет нам сводить концы с концами. Если бы не было компании… и управляющего Фаста! Тогда детей отправили бы на бедняцкий аукцион.
Она стоит перед Бьернфутом в своей рабочей блузе, изношенной почти до прозрачности.
– Само собой, я знаю, кем была фрёкен Петтерссон, – добавляет она, с отчаянием во взгляде глядя на них. – Лучик божий. Но!
– Понимаю, – произносит Бьернфут.
В мрачном настроении он бредет обратно сквозь метель. За ним плетутся Щепка, рыдающая от бессилия, и уныло молчащая Бленда Мянпяя.
– Это несправедливо, – всхлипывает Щепка. – Несправедливо!
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – в который уже раз повторяет полицмейстер. – Обвинил управляющего в убийстве на том основании, что он перестал похлопывать служанок по попе? У меня нет никаких доказательств. Никаких. Даже если бы бедная девчонка решилась рассказать, этого все равно было бы недостаточно.
