Лорд Олтуэйт подошел, шатаясь. Его толстое лицо уже лоснилось от пота, и Томас был готов держать пари, что бокал с вином у него в руке был далеко не первым за этот вечер. Он вспомнил, как выглядел Эдгар Уайт на своем первом вечере после выхода из Итона — сильный, хотя и плотный мужчина с телосложением бульдога. За последние семь лет он растратил эту силу на беспутный образ жизни, его широкие плечи и толстая шея тонули в подушках жира. Теперь он пользовался тростью не из-за моды, а из необходимости, потому что его одолела подагра, и глаза его имели желтоватый оттенок.
Его политическому блеску в подобных обстоятельствах не хватало способности удивлять, а его репутация хозяина на вечеринках определенного толка была почти так же великолепна. Либералы пытались сто раз зацепить его, найдя в нем какую-либо слабость, чтобы воспользоваться ею, но потерпели неудачу. Казалось, он создан из одних слабостей, обладает многими местами, в которых можно было употребить рычаг, но в нем не было ничего твердого, от чего можно бы оттолкнуться.
Томас никогда не видел его в таком состоянии, несмотря на чрезмерное количество поглощаемого им алкоголя. Олтуэйт казался совершенно пьяным, и было просто чудом, что он все еще держится на ногах.
— Если бы я знал, что вы тоже приглашены, я бы попросил отца выставить виски, — сказал Томас, когда Олтуэйт остановился перед ним.
Олтуэйт рассмеялся:
— Не виски, дружище. Я нашел новый грех — водку! — Он поднял свой бокал, изображая тост. В бокале по крайней мере был кларет, который пил и Томас тоже. — Величайший вклад России в цивилизацию. Вам известно, сколько картофелин требуется, чтобы получить бутылку водки?
— Нет, боюсь, я не очень-то сведущ в крепких напитках других народов, — сказал Томас.
Олтуэйт мелодраматически вздохнул:
— Вы лишаете себя возможности обогатить свой опыт.
Томас окинул его взглядом:
— У вас такой вид, будто вы ни в чем себе не отказываете.
— Ха-ха! — пролаял Олтуэйт, слегка покачнувшись. — Ничего не скажешь, очень умно, Варкур.
— Ну, бросьте. Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы обмениваться со мной оскорблениями. Чего вы хотите? — спросил Томас, не скрывая своего нетерпения.
— Я хочу поговорить… об этой женщине, — сказал Олтуэйт, понизив голос.
— Да? — поторопил его Томас.
— О мадам Эсмеральде. Или как там ее зовут. — Он нахмурился. — Она опасна. Вам не следовало подпускать ее к вашей матери. Я думаю, она якшается с преступными элементами.
Томас неприязненно посмотрел на этого человека.
— Вы хотите сказать — вроде Эммелины Данн? — спросил он.
Олтуэйт отшатнулся, а Томас продолжал со злобой:
— Почему вы считаете вашу единокровную сестру преступницей?
— Это вы рыскали по Форсхему! — бросил Олтуэйт, внезапно побагровев. — Это мой дом. Вы — вы держитесь-ка от него подальше. И — и в любом случае она мне не единокровная сестра.
Последнее опровержение было поспешно добавлено, как если бы Олтуэйту только что пришло в голову отрицать кровную связь с Эммелиной. «Попался», — подумал Томас. Но не свойственная этому человеку неуклюжесть выражений встревожила его. Было ли это только воздействие водки? Глаза у него были слишком расширены, но неопределенности, которая появляется при употреблении опиума, в них не было.
— Не волнуйтесь, Олтуэйт. Я думаю, что вам нет нужды больше волноваться из-за нее, — проговорил он.
— Что вы хотите сказать? — осведомился Олтуэйт. Его глаза были полны недоверия.
Томас пожал плечами.
— Я сильно подозреваю, что она умерла.
— Это вам сказала мадам Эсмеральда? — Судя по лицу Олтуэйта, он разрывался между страхом и недоверием. — Вам следует быть с ней осторожным. Она опасна.
— Вы могли бы ожидать, что она скажет что-то подобное, если бы она была в союзе с мисс Данн, — холодно проговорил Томас, пропустив мимо ушей повторение недавнего предостережения. С этим человеком происходит что-то странное. — Опять-таки, это имело бы смысл, если бы мисс Данн действительно была преступницей и ей требовалось бы исчезнуть немедленно. Если мисс Данн невинна, значит, у нее нет причин исчезать, и мадам Эсмеральда должна слышать ее из потустороннего мира.
— Тогда они должны быть партнерами. — Олтуэйт проговорил эти слова, побледнев и нервно устремив взгляд в тот угол, где ненадолго остановилась Эммелина. — Она сказала мне нечто ужасное, когда дала мне этот напиток. — Он взмахнул рюмкой перед Томасом. — Он как-то проник мне в кости, у меня от него мозги закручиваются. — Он, кажется, понял, что сказал слишком много, и захлопнул челюсти с легким хныканьем, потом допил одним глотком оставшуюся водку.
Дело принимало все более интересный оборот.
— Я думаю, вам следует обзавестись собственной спириткой, — грубо сказал Варкур. — Попросите ее войти в контакт с духом вашей мертвой полусестры. Если она сможет, вы получите ответ на ваш вопрос.
Олтуэйт скривился:
— Сейчас развелось много шарлатанов. Нужно найти что-то настоящее.
— Ступайте к цыганке, — предложил Томас без всякого выражения. — Все знают, что они действительно умеют разговаривать с мертвыми.
На лице Олтуэйта появилось отчужденное выражение.
— Да. Да, это совершенно верно. Мадам Эсмеральда сказала мне, что я должен поговорить с вами об этом, и она была права. — Он побрел прочь, двигаясь с крайней осторожностью совершенно пьяного человека.
Встревоженный Томас окинул взглядом гостиную. В какой-то момент, когда он разговаривал с Олтуэйтом, Эммелина исчезла — без сомнения, как она и планировала.
Проклятие!
И он отправился на ее поиски.
Глава 22
Томас переходил из комнаты в комнату, но, дойдя до последней из приемных комнат, он так и не нашел Эммелину.
В бальном зале он увидел свою мать, она беседовала с герцогиней Рашуорт. Невольно он отметил, что ему интересно наблюдать, как разговаривает леди Гамильтон: в глазах ее было воодушевление, руки, которыми она взмахивала, чтобы подчеркнуть те или иные свои слова, двигались быстро. Это не была лихорадочно-маниакальная манера держаться, как на прошлой неделе. Много лет он не видел ее такой.
Что бы ни наговорила Эммелина леди Гамильтон, услышанное не произвело на нее магического впечатления. Томас давно уже не видел мать в таком хорошем состоянии. Он по-прежнему ловил ее на том, что она то и дело тянется к опиуму, но теперь она гораздо реже погружалась в наркотическую дымку и пыталась скрыть это. Она даже разговаривала с мужем — и, что не менее удивительно, граф тоже разговаривал с ней, проявляя такое внимание, какое в ком-то другом Томас мог бы назвать нежностью. Как бы то ни было невероятно и какими бы средствами ни было достигнуто, но его мать, казалось, шла на поправку, и это вызвало новый поворот в его буйных чувствах к мнимой спиритке.
