— Так и вижу Нэша, — отозвался я, — который, как сумасшедший, мчится к вам на велосипеде и кричит о «гомосексуальном компоненте».
— Ну да, это из моего диагноза, будто я обыкновенный, или огородный, педераст в душе. Неплохо, а?
Он разразился хохотом. Тут я услышал треск, это прогремел гром, и, сопровождаемый скрипучими звуками как будто волынки, пролился недолгий дождь.
— В точности как в последний раз, когда мы были тут, — сказал я.
— Причудливый здесь свет; весь чёртов город словно подводный и sfumato[93]. Как Иокас?
Я дал ему полный отчёт о пациенте, который он выслушал внимательно, терпеливо, время от времени кивая головой, словно мои слова подтверждали его мысли. (Строгий стиль в классической живописи ограничивает палитру жёлтой, красной, чёрной и белой красками. Почему? Никому не удалось удовлетворительно объяснить сей уникальный факт. Может быть, спросить Карадока, что он думает об этом?)
— Держу пари, — произнёс он, орудуя ножом и вилкой, — что в такую неустойчивую погоду Бенедикта не поехала в Эйюб; держу пари, она прячется «У Гатти», ест мороженое, что-нибудь ещё. Как бы там ни было, это по пути, и скоро мы узнаем. Кстати, вам телеграмма от Маршана; мне дали её тут, в городе. Вот.
Маршан прислал немногословное сообщение о том, что наша модель в «критическом» состоянии — это означало последнюю стадию перед её оживлением. То есть оставались две недели. У меня зачастил пульс при мысли о близости решительного момента. Возможно, свою роль сыграло и туманное предчувствие беды; как сотворённая нами пародия на любимую женщину выдержит экзамен на похожесть в глазах людей, знавших её прежде?
До рандеву с Бенедиктой ещё оставалось время, и мы решили побродить часок по Большому Базару, где я полностью подчинился широко шагавшему Вайбар-ту, который помнил всё гораздо лучше меня. Приятно было слушать, как он что-то говорит с тоской и любовью к прошлому, — не было больше ни ненависти, ни страха. Что же до Базара — несмотря на его огромность, Вайбарт помнил тут каждый камень, каждый прилавок; несмотря на то что что-то исчезло, а что-то изменилось со временем, остававшегося было для него довольно, чтобы вспомнить об исчезнувшем. Весь Базар занимал не меньше мили, и пять крытых аркад расходились из центра, так называемого Безистана. Это настоящий город со стенами и воротами внутри города, и считается, что в нём 7777 лавок. Мистическое число? Вайбарт шагал по Базару с видом собственника, как человек, демонстрирующий гостю частную художественную галерею. Думаю, он понял, насколько напряжёнными и счастливыми были долгие годы, проведённые им в Турции, и насколько он сформирован ими; и всё же он всё время ворчливо рассказывал о книгах, которые не смог написать. Маленький квадратный Безистан, который был не больше пятидесяти ярдов в длину, сохранял византийский дух; короткий и приземистый, он, как паук, плёл каменную паутину. Одноглавый византийский орёл над Книжными воротами определял строение как принадлежавшее десятому веку, потому что потом орёл стал двуглавым. Все ворота названы в зависимости от того, к кому они ведут — к кузнецам, ювелирам, сапожникам, гравёрам…
Теперь я понимал, каким романтиком был Вайбарт в детские и отроческие годы на таинственном Востоке. Пустые мокрые прилавки когда-то ломились от дамаскских клинков, украшенных серебром пистолетов, ружей с инкрустациями, музыкальных инструментов, драгоценных камней любой ценности, мехов и кожи, терракоты и монет. Даже о том, чего давно не было, он мог рассказать с удивительной точностью своим новым, молодым голосом. Думаю, в каком-то смысле он разговаривал не со мной, а с Пиа, вспоминал для неё, если угодно. Я молчал и не останавливал его, когда он убегал куда-то в сторону, точно выгуливал гончую, которую спустил с поводка.
— Подумать только, — сказал он, — что через несколько дней мы вернёмся в прекрасную Англию, чтобы встретиться с непредвиденными обстоятельствами, которые неизбежны в жизни творческого человека — содомия, джин, климактерический католицизм. Что ж, отныне я буду воспринимать всё с неизменным спокойствием. И чистосердечием. Кстати, фильмы — лучший способ упрощать реальность.
Но, несмотря на ворчливый тон и суть его рассуждений, было ясно, что Вайбарт наслаждается покоем. Насчёт Бенедикты он не ошибся, она действительно была «У Гатти», сидела в дальнем конце террасы в глубокой задумчивости, и перед ней стоял торт с начинкой из сыра, засахаренных фруктов и шоколада. Когда Бенедикта погружалась в свои мысли — в воспоминания? — она обычно сидела, положив руку в перчатке на колени. Одна перчатка всегда снята — как же это характерно для неё; перчатка скрывает кольцо, которое ей подарил Джулиан, кольцо из гробницы фараона. Однако после произошедших изменений она выбросила его, символически утвердив свою новую свободу, которую она, судя по её заявлению, обрела.
Глядя, как она сидит на террасе, на её светлую головку, повёрнутую в сторону затуманенного города с его башнями и минаретами, я вдруг подумал о том, как Вайбарт говорил о Пиа, и понял не только, что крепко люблю её, но и почему люблю; и одновременно — почему она любит меня и никогда больше не потребует свободы. Проклятые парадоксы любви, от которых можно получить удар, как от железной палки. С шумом подвинув кресло, я уселся рядом с ней и мысленно проговорил: «Конечно же, нас объединила смерть нашего сына Марка. Нашего ребёнка, которого мы сами нечаянно погубили. То, что вносит священную печаль в нашу любовь, на самом деле соучастие в преступлении». Мне страстно захотелось обнять Бенедикту, успокоить её, защитить. Но я не сделал этого. Мы оба слушали Вайбарта до тех пор, пока он сам не переложил её обнажённую руку в мою. (Книжные лавки возле мечети Баязида[94]на древнем Чартопратис, или бумажном базаре; здесь в сохранившемся от древних времён византийском портике за столом с тростниковой ручкой и ящичком с красками, золотым листом и полировальным инструментом расположился старый господин в тюрбане и мантии, который заполнял страницу за страницей пергамента поразительно красивой вязью. Он как будто пришёл из забытых времён, когда его искусство столь же радовало взгляд, сколь было необходимо. А теперь ему доставалось за день написать всего ничего прошений от правительственных чиновников или неграмотных крестьян. Драгоценности и шелка надо искать у Махмуда Паши Капу…)
— Поразительно, как много вы помните и как много я забыла, — сказала Бенедикта.
— Неужели? — с некоторым самодовольством ответил вопросом на вопрос Вайбарт.
Тучи немного разошлись, появилось солнце, и к нам присоединился отдохнувший и почти весёлый Баум.
— Неужели вам не положили в суп немножко толчёной крысы?
Явно повеселевший, он покачал головой и вздохнул.
— Как ни странно, все ухватились за новую идею; религиозные лидеры слушали меня, не проронив ни звука. Неужели это значит, что в Коране есть суры, санкционирующие секс с самим собой — если я правильно понял переводчика, так оно и есть. Что произвело на них впечатление, так это влияние на цивилизованный мир с его переменившимися взглядами. В конце концов, вся Турция сняла фески из желания стать современным государством, а потом здесь поменяли арабское письмо на латиницу… Я и об этом говорил. А когда закончил, была овация, они хлопали мне стоя, короче говоря, были готовы немедленно мастурбировать, чтобы присоединиться к нам. Более того, теперь новость будет распространена со всех минаретов и проповеднических кафедр, так что безмозглые верующие пойдут к нам стадами. Гора с плеч. — И он просиял улыбкой.
