— А как твоя сотня сейчас? Все так же не полная?
— Что ты!!! С тех пор как перевели меня под начало Бельского, я забот не знаю! Это ж земля и небо по сравнению с тем, что было! Впервые за десять лет сотня укомплектована, да еще самыми лучшими людьми! Ты не поверишь — мы с моими ребятами под князем уже третий год вместе воюем: В Ливонии были, на Казань ходили, ордынцев секли — и все три года нам жалованье регулярно платят!
Медведев вспомнил, как любили князя Федора за чуткость и заботу все, кто служили ему. До сих пор те его воины, которые остались с Левашом, часто поминают его добрым словом.
— Передай князю Бельскому низкий поклон и не только от меня — здесь среди нашей угорской группы разве что только один Макар Зайцев его не знает, а все остальные — близко с князем общались.
— Непременно передам! — Заверил Дубина. — Он будет рад. Ну, не прощаюсь, думаю, что еще не раз увидимся за время похода.
Увиделись они уже через час.
Сотник Дубина, обгоняя идущие ряды воинов, примчался с тылу, и снова, ловко вклинившись в ряды отборной конницы, сказал:
— Князь Федор Бельский просил передать, что он имеет честь и удовольствие сегодня вечером на постое пригласить вас на дружеский ужин в его шатер. Когда объявят привал, и вы устроитесь, я заеду за вами и провожу к шатру князя.
Друзья весело переглянулись.
— Спасибо от имени всех. Мы непременно будем тебя ждать.
… Очень изысканный для походных условий стол накрыл для старых знакомых князь Федор Бельский.
Медведева, Бартенева и Картымазова он мысленно приготовился увидеть, но то, что вместе с ними в шатер ввалился грузный и чуть-чуть постаревший Леваш Копыто, его многолетний, верный дворянин и слуга, совершивший по поручению Федора множество блестящих военных операций, в том числе и молниеносный захват хорошо защищенного Синего Лога, было для князя очень приятной неожиданностью.
Они крепко обнялись, и Леваш даже прослезился, когда маленький худощавый князь Бельский утонул в его объятиях.
После горячих приветствий, первых тостов и поздравительных речей пришел черед сентиментальных воспоминаний.
Конечно же, первым делом, князь Федор вспомнил тот день, который он считал лучшим днем своей жизни — день, когда Медведев находился у него в добровольном плену, а Филипп с Картымазовым похитили князя из под носа всей вымуштрованной охраны и увезли на противоположный болотистый берег реки Ипути, куда вскоре привезли Медведева и там все они пили вино, взахлеб говорили о лошадях, как бы вовсе позабыв на время обо всех сложных, трудных и опасных, мужских делах, в ходе исполнения которых они находились.
Затем вспомнили замок Горваль, давно снесенный с лица земли, Кобрин, заговор, бегство…
— Позволь узнать, как сложилась твоя судьба здесь? — спросил Медведев. — Я слышал, государь хорошо пожаловал тебя?
— Да, — он дал мне Демон и Мореву. Так что я ни в чем не нуждаюсь. Он сделал меня воеводой, и я совершил целый ряд боевых походов, которые, как мне кажется, были удачными. Так что благодаря Ивану Васильевичу, я, можно сказать, реализовал свою детскую мечту. Выходит, исполнилось все же предсказание старой цыганки, которая нагадала мне судьбу полководца, хотя я раньше думал, что если оно исполнится, то совсем в другой стране и с другим войском. — Князь многозначительно улыбнулся Медведеву.
Медведев намек понял.
— Впрочем, грех жаловаться, — продолжал князь, — я должен благодарить Бога и тебя, Василий, за спасение от топора палача, который обрушился на головы моих бедных братьев Ивана и Михаила, да упокоятся в мире их многострадальные души!
Все перекрестились, и князь продолжал:
— Тяжелее всего я перенес разлуку с моей женой, несчастной Анной… Ведь у нас так и не было первой брачной ночи… Как я умолял Великого князя Ивана Васильевича, чтобы он любой ценой добился приезда Анны сюда! Должен сказать, что государь очень сочувственно отнесся к моему несчастью. В каждом посольстве, которое отправлялось в Литву, а их за эти годы было около двадцати, он не забывал требовать у Казимира немедленного возврата жены к законному мужу. Казимир же ему на это отвечал постоянно одно и то же: она-де, мол, сама в чужую страну ехать не желает, а у нас в Литве, дескать, нет такого закона, чтоб насильно жен к мужьям за рубеж высылать… Я не верю тому, что Анна не хочет ехать сюда. Мне кажется, она меня любила… Хотя, впрочем, кто может знать, что творится в женском сердце?! Одно знаю — хоть и осталась она богатой как была, а стало быть, претендентов на ее руку и деньги наверно много, она до сих пор ни с кем не была замечена, живет уединенно и, значит, по-прежнему остается моей супругой. Конечно, время затягивает раны, и боль разлуки нынче не так горька, как пять лет назад, но все же, все же… Однако, давайте выпьем, и не будем говорить о печальном — я так рад видеть вас снова и надеюсь, мы еще не раз посидим вот так вместе! Я как-нибудь непременно приеду к тебе в гости, Василий, в твою Медведевку, о которой я так много наслышан и которую так никогда и не видел и надеюсь иметь честь познакомиться с твоей знаменитой супругой — легенды о ее подвигах дошли и до моих ушей…
— Ты всегда будешь желанным гостем в моем доме — сказал Медведев.
— И в моем! — одновременно хором сказали Филипп, Картымазов, Леваш и Зайцев…
8 сентября 1485 года московские войска подошли к Твери и, плотным кольцом окружив город, подожгли опустевший посад, чтобы иметь возможность как можно ближе подвезти к стенам новые пушки Аристотеля.
Второй раз в жизни Медведеву посчастливилось увидеть великого итальянского мастера, чье уникальное творение — Успенский Собор в Московском Кремле — на века останется величайшим произведением человеческого гения.
Но сейчас, там, под Тверью, постаревший, полысевший, сгорбившийся от забот, еще не знающий, что жить ему осталось совсем немного, великий мастер Аристотель Фиорованти, в который раз употребил свой талант не на дело созидания, а на дело разрушения.
Его новейшие, скорострельные пушки (каждый час могли стрелять и столь крепко отлиты были, что почти не взрывались сами, разрывая на мелкие кусочки пушкарей) расставляли сейчас вокруг всей Тверской крепостной стены, чтобы по команде они начали свое смертельное дело, а великий мастер бегал вокруг, суетился, отирал тряпкой пот с полысевшего лба — все волновался за то, чтобы стреляли его пушки как можно лучше, убивая как можно больше московских врагов…
Не на шутку забеспокоились тверичи, увидев эти страшные приготовления и послали на переговоры к Великому Московскому князю того, кто, по их мнению, лучше всего для этого подходил — князя Даниила Холмского, известного героя многих Московских походов и особенно Великого стояния на Угре, где он прославил себя, совершив лично не одну вылазку на неприятельский берег, о чем Медведеву рассказывал Картымазов, который своими глазами видел эти подвиги. Это его — Федора Лукича — проводил в его собственный двор князь Холмский когда Лукич приехал к молодому великому князю Ивану Ивановичу с посланием от его отца, потому что ставка княжича Ивана находилась как раз на Картымазовском подворье.
