принявший крещение.
– Так должно быть. Но степь велика, и мулла под каждым кустом не сидит. Кадыр-Али-бек рассказывал приходят странствующие татарские муллы, которые хорошо знают арабский язык, но плохо – казахский, приходят башкирские ишаны, их очень уважают – говорят, что они потомки самого пророка Мухаммада. Но они не муллы, их приверженность исламу какая-то странная, они не столько толкуют Коран, сколько рассказывают притчи. Такие, как муж Жанаргуль, в степи очень ценятся, хотя он и не мулла. У него способность к языкам, а Жанаргуль тогда сказала родне, что ни за кого другого не пойдет. И его приняли в семью.
– Сдается мне, я знаю, кто тот человек… – Деревнин вопросительно посмотрел на князя.
– Ты мог встречать его в Кремле.
– Да, это тот, кого я встречал. Он говорил, что жена – красавица и есть два сына.
– Он – муж Жанаргуль. Его зовут Бакир. Точно – он. Из-за него-то, как говорят по-русски, вся каша заварилась. Но Жанаргуль мне сказала только, что он попал в беду. На самом деле она хотела попасть к брату, но туда нельзя, там бы ее сразу нашли. У нее хватило ума сперва найти мой двор. Расспроси ее, Иван Андреич! Тебе она больше расскажет! Вы, на Земском дворе, умеете развязывать языки.
– С Божьей помощью, – проворчал Деревнин.
– Сам Аллах благословил тот час, когда я встретил тебя, подьячий, – сказал ногаец. – И Богородица благословила. И Великое небо – Тенгри…
– Что это – Тенгри?
– Тенгри – все. Весь мир. Причина всего, источник света и добра.
Деревнин был не силен в богословии и спорить с ногайцем не осмелился. У того, принявшего крещение, в душе уживались, похоже, три веры, и уживались довольно мирно. Хотя размышления о предательстве могли внести в это содружество разлад.
– Пойду-ка я встречу воеводу, – сказал он. – По саду пройти ночью – фонарь надобен.
– Сперва вызови девушку, что ходит за Жанаргуль. Не бойся, она от страха не завизжит. Зульфия у брата жила в одной юрте с Ази-ханум, туда в поздний час мог заявиться Кадыр-Али-бек и до утра толковать со старухой. Туда и Даулет заглядывал, и другие жигиты, что служат брату. Для нее увидеть, проснувшись, мужское лицо – обычное дело. Не боярышня, чай.
Пришлось Деревнину подниматься к двери горницы, сперва скрестись, потом стучать кулаком. Наконец Зульфия отозвалась, и Деревнин приказал ей спускаться вниз, к ногайскому князю. Она вышла, накинув на плечи шубу, и подьячий препроводил ее к гостю, а потом зажег фонарь и пошел в сад.
Сад был невелик, и подьячий даже не знал, какие деревья достались ему по милости князя Урусова. От лестницы, ведущей к крыльцу гульбища до калитки, было полтора десятка сажен. Деревнин подумал, что нужно будет весной, когда земля малость оттает, позвать крепких мужиков, чтобы вырыли ямы и вкопали два столба для качелей. В эту пасхальную седмицу на качелях тешиться некому, разве что Марье с Ненилой, но летом, Бог даст, Михайла на ком-нибудь повенчается, вот и будет молодой жене утеха. Опять же, и сам подьячий о женитьбе помышлял…
Эти размышления были, с одной стороны, приятны, а с другой – не слишком. Деревнин хотел жить с молодой женой, которая рожала бы сыновей, хотя бы двух-трех. Иметь всего одного сына как-то нелепо, жизнь такова, что сегодня – есть человек, а завтра его уж отпевать понесли. Деревнин на съезжей насмотрелся на молодых покойников и частенько, увидев двадцатилетнего молодца, кому бы жить да жить, бежал в Кремль, на Соборную площадь, в любой храм – поставить свечку Михайле во здравие или даже заказать сорокоуст. Так что молодая жена была необходима. Но куда-то следовало пристроить Марью. Выгнать ключницу Деревнин не мог – она ему честно служила. И оставить вроде бы не мог – неведомо, как она поладит с молодой женой. Как искать для нее другое место – он не знал…
Эти размышления помогли ему скоротать время до появления Бебени с воеводой. Они пришли пешком, все в снегу, оставив возок подальше, чтобы не попасться на глаза решеточным сторожам; Бебеня знал, как пробраться закоулками, но возок бы там не пропихнулся. Оба были веселы, ночное приключение их забавляло.
– Извольте сюда, – говорил Деревнин, стараясь показать любезность и вежество, как полагается доброму хозяину. – Вот крыльцо, вот лестница…
Он поднял фонарь повыше, чтобы осветить высокие ступеньки.
– Я ненавижу лестницы, – буркнул Ораз-Мухаммад. Но все же поднялся на гульбище вслед за Деревниным, а потом – и в терем. Там у двери уже ждал ногаец.
– Исполнено, – доложил Бебеня.
– Цены твоему Бебене нет, – добавил воевода. – Уступи его мне, брат.
– Самому нужен.
Зульфия отворила дверь и низко поклонилась Ораз-Мухаммаду и князю Урусову. Деревнину от нее таких почтительных поклонов не полагалось. А на Бебеню она и вовсе взглянула так, словно сквозь него таракана на стенке увидела.
Вспомнив, что совсем недавно они вместе смеялись, Деревнин удивился – но разбираться было недосуг, да и незачем.
– Уведи детей, – сказал татарочке ногаец. – Пусть посидят на поварне. Дай им что-нибудь вкусное.
– И принеси с поварни угощение, – добавил Деревнин.
– Слушаю.
Горница, где поселили Жанаргуль с мальчиками, имела два выхода – в одну из светлиц и на гульбище. Зульфия повела сонных мальчиков вниз, к поварне, через светлицу, а Деревнин пропустил перед собой сперва князя, которого Жанаргуль знала, потом Ораз-Мухаммада, сам вошел последним. Бебеня остался снаружи – решил обойти двор и сад дозором.
Деревнин впервые был в этом помещении. И первое, что его удивило, – светильники. Марья еще раньше рассказала: сама предложила Зульфии свечи, светец с лучинами, но татарка отказалась. То ли ей дали слуги князя Урусова, то ли она принесла из Татарской слободы небольшие масляные светильники – в виде чаши с носиком, куда вставлялся фитиль. Их было два: один – на высоком подоконнике, другой – на резной укладке, которая показалась подьячему знакомой; видно, ее дала Марья.
Женщина сидела на полу, на сложенных стопкой войлоках. Она была в правильном головном уборе – длинные косы спрятаны под хитро повязанный убрус с вышивкой, достаточно широкий, чтобы прикрыть плечи, спину и грудь, а поверх него был
