испытывал любовь настолько сильную, насколько не мог себе позволить.
Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Три часа утра.
Хосе Антонио заговорил.
Он искал подходящий момент, подходящую реплику: одно движение, один взгляд, хотя бы кашель для начала… хоть что-то, что помогло бы ему решиться заговорить. Начать разговор с нуля не так-то просто. Он ждал чего-то и вслед за кукушкой решил сделать первый шаг.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он вкрадчиво. Всего один вопрос под покровом ночи. Реальный вопрос… а может, просто шепот моего сознания. «Как ты себя чувствуешь?»
Я медленно повернул голову в его сторону.
Мы посмотрели друг на друга и наконец-то друг друга увидели.
Но ненависти больше не было, как не было и злобы, и я уже не мог наброситься на него, не мог причинить ему вреда, я просто хотел знать.
– Реби здесь? – и не больше.
– Реби? Здесь? – в его глазах мелькнуло удивление.
Я знал, что он не лгал. Было время, когда мы слишком хорошо знали друг друга. И если есть что-то, что не меняется с годами, так это взгляды: они стареют, но остаются прежними. Я сразу понял, что Реби там не было, но не хотел в это верить.
Мы оба снова замолчали, возможно, в ожидании кукушки.
– Почему Реби должна быть здесь? – спросил он с тем же удивлением в глазах. Нет, он не врал.
Мы снова замолчали.
– Мы тебя искали, ты нас всех очень напугал. Реби сильно переживала…
Я был не в состоянии понять то, что он мне говорил. Фразы имели структуру, но были лишены для меня всякого смысла.
Я молчал.
– Что с тобой случилось? – настаивал он.
И там, в тишине, в сырости, холодности и в то же время близости ночи, два человека пытались добраться до одной правды совершенно разными путями.
– Хосе Ант… Тони… – снова обратился я к нему, как в детстве, – ты помнишь, когда мы были детьми, – «когда мы были друзьями», хотел добавить я, – на тебя рухнул кирпичный дом?..
Мы посмотрели друг на друга, оба прослезившись и сжав кулаки. Теми же глазами, которыми смотрели друг на друга августовским днем, когда, едва успев обняться, узнали, что расстаемся навсегда.
– Да, – вздохнул он, – ты же знаешь, что я никогда не смогу об этом забыть… – ответил он, не отрывая взгляда от земли.
– Просто… на меня тоже… рухнула вся моя жизнь, – ответил я.
Тишина.
Мне хотелось остаться наедине, заплакать в уединении, хотелось молча сжать кулаки… Я свернулся калачиком на диване, уткнулся лицом в руки и спрятался от всего мира.
Тони знал, что должен мне помочь, знал, что ему нужно встать и уйти, просто уйти оттуда.
Я спрятался на диване, который до сих пор напоминал мне семейные вечера.
У меня не осталось ни злобы, ни ненависти, ни желания мстить, ни страха, ни холода, ни тепла. У меня остался лишь мой обрушившийся мир – тот, который я создал сам, – части которого больше не подходили друг другу. Мир, который полностью развалился.
Лежа на том диване, я понял очень многое той ночью…
Я понял, что разум может придумывать истории, которые будут выглядеть правдоподобными только для тебя. Что ревность способна разрушить любую правду и возвести любую ложь в истину. Что в сложные времена мы редко взываем к разуму, к взаимному диалогу, к откровенности, вместо этого мы прибегаем к подозрениям, недоверию, к навязыванию собственного мнения. Я узнал, насколько сильной бывает ненависть, когда в душу закрадываются сомнения, насколько жестоким бывает недоверие, когда любовь уже озаряет жизнь, как прежде, насколько спутанными становятся мысли, когда все вокруг разваливается, как карточный домик…
Мир снаружи продолжали заливать слезы дождя. Мир внутри тоже.
* * *
Я проснулся в том же положении: побежденным.
От огня остался только пепел.
На улице продолжал идти дождь, и темное небо не внушало больших надежд.
Поначалу мне показалось, что я проснулся в очередном горном домике для отдыха, в очередной чужой постели.
«Это был всего лишь сон», – подумал я.
Одеяло, покрывавшее мое тело, вернуло меня в реальность.
Внутри все упало, когда я услышал женский голос. Смущенный голос, теряющийся в разговоре между ней и Тони.
Я резко вскочил с постели, швырнув одеяло на пол, готовый бежать хоть босиком. Голоса продолжали диалог почти беззвучно, с притворством, которое меня злило. Они: он и она.
Взгляд Тони никогда не обманывал меня: я всегда мог разглядеть в нем правду или ложь… но, с другой стороны, он всегда хотел заполучить Реби. В юности мы боролись за нее, научились быть достойными соперниками, оставляя в стороне все ради одной женщины. Как знать, может, он научился скрывать правду в своих глазах.
Тонкий лучик света выглядывал из кухни, где в детстве мы провели так много счастливых моментов с семейством Абатов: готовили закуски, чтобы отдохнуть вдали от дома, обедали после утомительного дня, помогали его матери с десертами, которые потом никогда не попадали на стол в целости и сохранности…
Я тихонько подкрался, остановившись возле двери. Медленно наклонил голову, чтобы подсмотреть, что скрывается за этой дверью со столь вытянутой замочной скважиной: на круглом столе, знакомом мне с самого детства, стоял готовый завтрак.
Я наклонился еще немного, но смог различить только его жестикулирующие руки, летающие в воздухе в перерывах между едой. Я подался вперед, еще немного, и еще немного, и, вдруг потеряв равновесие, упал.
* * *
Лежа на полу – половина туловища на кухне – я увидел, как Тони спешно поднимается ко мне. Разбился стакан, упала какая-то крышка, вскрикнула какая-то женщина. Она? Руки Тони снова помогали мне встать. Пока я поднимался, я вдруг заметил, как другие руки, более слабые, более мягкие, более хрупкие – те самые, что помогли встать прошлой ночью – снова протянулись ко мне. Маленькие нежные женственные руки… но не руки Реби. Я понял это, даже не глядя на нее. Я понял это, потому что руки Реби я знал наизусть с тех самых времен, когда не переставал брать их в свои, защищать, ловить, гладить своими пальцами, когда мы любили друг друга, когда мы занимались любовью и наши руки были так же близки, как и наши губы.
Меня усадили на стул.
Они сели напротив меня.
Я сидел, глядя на пустой стакан. Снова услышал, как эти маленькие руки берут кувшин, поднимают его в воздух, выливают из него жидкость, устремляющуюся водопадом вниз, чтобы наполнить мой стакан водой. Потом другая рука, такая же,
