состоянии. А потом, как и много лет назад, я сделал усилие и забрался на проволоку. Спокойно. Главное, не смотреть вниз, потому что внизу нет страховочной сетки. Спокойно. Вдох, медленный выдох. Спокойно. Одна нога вперед. Осторожно. Теперь другая. Осторожно. В конце концов, это не последнее мое представление. И я не упал.
Я нашел силы там, где только и оставалось их искать в такой момент: в ненависти. Несмотря на то что я уже добрался до другого конца проволоки, я знал, что не встречу там противника, потому что уже был повержен.
Единственный вариант отмщения – добраться до двери. Там я мог встретиться с ними лицом к лицу. Я не хотел доставлять им удовольствие подбирать меня, как брошенную собаку, среди воды, грязи и одиночества. Я должен был добраться до двери.
Снова встав на четвереньки – подняться в полный рост не представлялось возможным, – опираясь на колени и ладони, я переносил свое мокрое тело. Я полз, и полз, медленно продвигаясь навстречу отмщению.
Там, я должен был встретиться с ними там, возле двери. Дождь не переставал.
Слева я различил то, что осталось от старых качелей: измученная, потертая веревка, которая из последних сил держала накренившуюся доску. Ветер раскачивал ее, как раскачивал нас в те далекие времена, когда годы были еще не властны над нами.
Охваченный воспоминаниями, я добрался до крыльца: до двери оставалось всего три ступеньки. Я оперся руками о первую и пополз вверх. Толкаясь локтями, грудью, коленями, душой, я поднимался, как жалкий червь, к двери, отделявшей прошлое от настоящего.
Вторая ступенька.
Третья ступенька.
Дополз до коврика с надписью «Добро пожаловать».
Немного отдохнул. Тело, облепленное грязью, жаждущее свежего воздуха, переполненное страхами. Взгляд, поднявшийся до дверной ручки. Все той же старой дверной ручки, которую когда-то подвесили слишком высоко.
Я подполз к двери, почувствовал ее тепло всем телом. Встал на колени, приподнял туловище и вцепился руками в маленькую ручку. Я поднялся всего на несколько секунд, понимая, что есть только один шанс, после чего я упаду на землю и больше не встану.
Я выпрямился насколько мог и, достигнув самой высокой точки, протянул руки, чтобы добраться до дверной ручки. И я достал, схватился за нее и повис на ней.
Сделав глубокий вдох, в попытке прижаться к двери я, цепляясь за воздух, упал на спину.
Я почувствовал, как пустота сбивает меня с ног. В момент падения я услышал, как шевельнулась дверная ручка, издав глухой звук.
В ночи раздался звук.
Сухой, гулкий, сильный.
Тишина.
Через несколько мгновений звук перекинулся на дом. Я понял, что было уже поздно для всего.
О том, что происходило дальше, у меня остались лишь смутные воспоминания: беспорядочные, бессмысленные. Я помню только, что дверь открылась, и я увидел его лицо.
А затем раздался приглушенный крик, но не его, а ее. Панический возглас, растворившийся в ночи.
Я смотрел на него снизу вверх, мы смотрели друг на друга – он и я. Несмотря на мои грязную одежду и лицо, он тут же узнал меня.
И с этого момента… я поднялся в воздухе… позволив воздуху нести себя… я парил.
С этого момента перестал идти дождь… я ощутил вокруг себя тепло… и упал на облако.
* * *
Я проснулся.
Стал осматривать все вокруг, наполненное тусклым светом уже догорающего камина, свернувшись калачиком под одеялом на теплом диване. В каждой детали – воспоминание, в каждом уголке – мы. Старые часы с кукушкой, те же картины, те же вазочки на каминной полке, та же лестница… то же самое, даже после стольких лет все то же самое.
Я ждал, укрывшись одеялом.
Ждал, не в силах заснуть.
Ку-ку! Час ночи.
У меня не было времени рассмотреть ее, но я прекрасно помнил эту кукушку: маленькая, с синей головой и зеленым телом, без клюва, потому что его никогда не было, без глаз, потому что со временем они выпали, но с тем же громким голосом, что и всегда.
Лишь гулкий стук дождя за окном нарушал тишину. Я пристально смотрел на остатки того, что когда-то было костром в камине, на остатки того, что когда-то было человеком.
Тишина.
Ку-ку! Ку-ку! Два часа утра.
Та же поза, тот же взгляд: лежа с наклоненной головой, не переставая наблюдать за огнем, который уже полностью погас, как и моя жизнь.
Дождя уже не было слышно. Дом полностью погрузился в тишину.
Услышал скрип двери наверху.
Легкие приглушенные шаги, желавшие остаться незамеченными. Я не шевелясь лежал, глядя на огонь, которого не было, на дом, который не был моим.
Он вошел молча, как обычно приходит страх, и сел на противоположный диван. Наши взгляды не могли найти друг друга: мой затерялся среди пепла, его – в моих глазах.
Он подошел к камину и, встав на колени, повернувшись спиной к врагу, вонзившему ему взгляд в спину, попытался разжечь огонь. Тот загорелся, мигом оживив темноту дома. Тишина. Вдруг он повернулся. И после стольких лет сухих приветствий в лифте, разговоров продолжительностью не более пяти минут, после стольких лет работы в одной компании, где мы научились скрывать прошлое, где мы забыли, что давным-давно были неразлучны, где старались не вспоминать былые времена из страха стать отвергнутыми… после всего этого наши глаза снова встретились в ту ночь.
Я не помню, кто первым отвел взгляд.
Он снова сел на диван, тихонько.
Я снова посмотрел на огонь, тихонько.
Снова пошел дождь, тихонько.
В течение нескольких минут мы позволили дождю вести разговор за нас. Разговор, который никак не начинался, который, возможно, не должен был начаться. Наши взгляды были настолько же далеки друг от друга, насколько были близки наши тела.
Я хотел бы возненавидеть его в тот момент, но не смог. Всю ярость, все страдания я оставил там. Я похоронил это все там, между дождем и холодом. Я хотел ненавидеть его, но не мог.
Я подумал о Реби и вспомнил крик перед дверью, раздавшийся, как только она открылась, как только я потерял сознание. Реби была там.
Я хотел бы возненавидеть и ее тоже, но не мог, потому что ее я мог только любить. И это было хуже всего. Я позволил себе снова полюбить ее там, рядом с ним. Все было бы намного проще, если бы ненависть стиснула мои зубы, сжала бы кулаки, сощурила бы мои глаза, если бы я вдруг набросился на него. Но вместо этого я
