немного неприятно.
«Если она действительно любит меня, — подумал он, — то не должна сердиться».
Юноша быстро дошёл до Гимназического переулка и позвонил у знакомых дверей. Старая женщина в фартуке ему открыла.
— Можно видеть Зоську? — спросил он.
Женщина удивлённо переспросила:
— Какую Зоську? Голубовскую?
— Да.
Женщина всплеснула руками.
— Разве вы не слыхали? Она отравилась.
— Умерла? — спросил Степан.
— Как есть умерла, — сочувственно вздохнула женщина. — Царство ей небесное! — Она перекрестилась.
— А вы… откуда знаете? — спросил юноша.
— Как, — обиделась женщина, — по соседству живу, да чтобы не знать. Может быть, к ним пройдёте?
— Нет, — сказал Степан.
Они стояли минуту молча, глядя друг на друга. Степан — угнетённо, женщина — с интересом.
— А вы кто такой будете? — спросила она.
— Я… Степан Радченко, — ответил он.
— Родственник, может быть?
— Знакомый.
— Не увидите уже, — вздохнула она, — ну, померла как есть!
Он медленно пошёл прочь, а она глядела ему вслед некоторое время, потом громко захлопнула дверь.
На улице юноша остановился. «Надо зайти к родителям её и расспросить обо всём подробно, — думал он. — Может быть, она оставила мне письмо? Где её похоронили?» Но думал вяло, точно думал кто-то другой, нудно, тоскливо склеивая обрывки мыслей. А сам он был совершенно пуст. Утратил ощущение своего существа и ощущение света над собой. Будто был ничто, нигде, никогда. Боялся поднять глаза, чтобы не увидеть кругом эту пустоту.
Он вздрогнул, съёжился и пошёл, с ужасом наблюдая своё движение. Потом стал размышлять, чем вообще можно отравиться? Сулемой, стрихнином, синильной кислотой? Какая разница между действием этих ядов? Каким из них отравляют мух, покупая в аптеках тёмные листы, где написано большими буквами с восклицательным знаком: «Смерть мухам!»? И что такое смерть? Как может человек исчезнуть так, чтобы его больше не увидели? Как можно умереть не на день, не на неделю, не на год, а «умереть как есть»? Значит, и он может умереть? Какая бессмысленность! Какое страшное недоразумение! «Это невозможно, — говорил он сам себе, — это невозможно!»
Казалось, что он свободно может лечь под трамвай, проколоть сердце ножом, пить какой угодно яд и всё-таки остаться в живых.
Он поднял глаза, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых, подойти к нему, но встречные лица были чужими… И какими-то неживыми. Так, будто они, уже давно умерли, давно уже приняли яд. И он внезапно почувствовал себя единственным живым в безграничном царстве смерти.
Наконец решился подумать: «А может быть, она… случайно?» Вместо ответа сумасшедшая печаль охватила его. Хотелось бежать, кричать, ползать на коленях, умолять, выть. Чтоб кто-нибудь наказал! Чтоб кто-нибудь простил!
Потом сожаление обволокло его глаза. Ему захотелось сидеть у могилки, среди молодой поросли, украшать могилку васильками и плакать. Он явственно, болезненно ощущал ту недостижимую связь, которая плетётся между исчезнувшей душой и душой живой, которая стремится в потустороннее в бездумном порыве. Она становилась доступной его возбуждённым чувствам, входила ему в душу, как тёплое веяние. Это ощущение было невыразимым и светлым-светлым. Он думал в тоскливой радости: «Зоська, тебя нет, но я твой навеки. Каждый год буду приходить к тебе когда цветёт земля. Ты умерла для всех, но не для меня».
Но на пороге дома его вновь охватила тоска — ужас вечера и предстоящей ночи.
У входа он встретил комиссионера, который так долго и неудачно искал ему комнату. Комиссионер сиял от удовольствия.
— Ну, есть комната, — лукаво сказал он. — Но какая! Настоящая комната, одним словом.
— Не нужно мне комнаты, — хмуро ответил Степан.
Комиссионер откровенно удивился. Хорошая комната всегда нужна! Зачем же он прибежал сюда сам? Зачем же он тогда целый месяц бегал по городу? Но какая комната! Как только товарищ увидит её, так сразу и начнёт в ней жить!
И Степан согласился. Лишь бы что-нибудь делать. Лишь бы не быть в одиночестве. Да и комната в конце концов ему нужна.
— Хорошо, — сказал он, — подождите, деньги возьму.
И они поехали вдвоём в Липки.
— Но вы только увидите, какой домик! — увлечённо говорил комиссионер, когда, сошли с трамвая. — Конфетка, а не дом. Ну, как здесь не жить?
Дом был, действительно, показной, семиэтажный, с массой окон, загоравшихся ранним золотом огней.
Они сели в лифт, и этот способ передвижения очень понравился Степану. Сидя в кабинке, Степан решил нанять комнату. Но и она сама говорила за себя. Это был небольшой, светлый, хороший кабинет, с паркетным полом, центральным отоплением, оклеенный сине-серыми новыми обоями, с двумя окнами, откуда виден был безграничный купол неба и далёкий горизонт за рекой. Да, о, такой комнате он и мечтал! И юноша сразу представил, как разместит мебель и как приятно ему будет работать.
«Тут я начну писать», — думал он.
Просили дорого, и он долго торговался. Наконец сошлись на ста пятидесяти отступного плюс расходы по ремонту, плюс комиссионеру десять процентов за услугу. Он дал деньги, документы и завтра должен был перебраться.
Из комнаты он выходил последний, и когда погасил электричество тяжёлая печаль проснулась вновь. Было тихо, темно; окна синели, как большие мёртвые лица. Он взволновано стиснул руки и помимо воли почти во весь голос сказал:
— Прощай, Зоська!
Всё молчало кругом, но ведь молчание — знак согласия.
Он быстро вышел, со страхом закрывая за собою двери. Комиссионер, получив деньги, исчез не попрощавшись, а хозяева раскланялись с ним вежливо. Он ещё условился с ними о какао утром и отдельном ключе от парадных дверей.
Потом позвал лифт и мягко спустился вниз.
На улице он остался снова один и вновь страшное беспокойство охватило его. Был восьмой час. За два часа произошли два необычайных происшествия. Два — он помимо воли поставил их вместе. Но какая связь между тем и счастливой ликвидацией жилищного вопроса? Ему внезапно показалось, что ступил вперёд, вверх, оставив кого-то на пройденной ступени. Но на это тайное соображение, которое еле слышно коснулось его головы, душа заныла ещё сильней.
На улицах он не встретил знакомых. В этом не было ничего особенного, но ему показалось, что все его покинули. И внезапно вспомнил, что сегодня 19 апреля, тот вечер, который он должен был провести с Выгорским, уезжавшим путешествовать. Он радостно встрепенулся и прибавил шагу.
XIV.
Путешественника в пивной
