Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Тут он приказал принести еще тысячу динаров и отдать их Мабаду вместе с собственным мулом, со словами: «прыгай в мое седло и исчезай с глаз, потому что ты зажег во мне огонь жарче, чем тамарисковые угли!» Все. Уже спите, Мансур? Ах, Маниах, какая история — ведь она не может не быть правдивой до последней мелочи, такое просто не придумать. И ведь представить страшно, что запись потеряется, забудется, пропадет…
— А что там в конце концов произошло с этим необузданным властителем, напомните, Бармак, — мрачно поинтересовался я.
— Да известно что — голову его насадили на копье и принесли тому, кто стал после этого халифом Язидом, после чего в халифате уже покоя не было никому и никогда, вот и мы тут поэтому сидим, — вздыхал бывший повелитель Балха. — Но какая ошеломляющая сцена, ах, дружочек вы мой!
Засыпая, я думал: смотрит ли кто-то сейчас на нас с небес и кажется ли ему наш костер одинокой звездой на высоком черном небе?
А дальше, утром, все стало очень плохо. Потому что пришлось в этот день, и в следующий, прорываться сквозь вихрящуюся массу всадников, сквозь грохот, вопли и летящие кровавые ошметки.
И я впервые увидел знаменитый удар Юкука — замах мечом справа снизу к левому уху, и противник его, усмехаясь, поднимал свой меч, чтобы отразить удар. Но то был не совсем замах, потому что, делая его, Юкук кончиком меча чиркал противника снизу вверх, поперек лица, и тот поднимал обе руки туда, где только что было его лицо — выронив меч, не веря, что это именно с ним произошел такой ужас. А милосердный Юкук заканчивал к этому моменту движение меча влево и оттуда рубил уже окончательно. И пространство перед нами освобождалось.
— Вперед, вперед! — кричал Юкук, таща меня за собой — а я оборачивался, пытаясь увидеть, кого из моих людей еще можно спасти.
Многие оставались лежать, и многих из тех, кто удерживался в седле, я потом поил травами и зашивал; им было больно.
Еще день гонки и драк. Мои чакиры, хотя не без царапин и порезов, все целы — вот только Кеван получил сильный удар по голове. Я думал, что он мертв, — но когда я откатил с него светловолосого халифского воина неизвестно какого народа, оказалось, что Кеван дышит. А воин умер, прошептав на незнакомом мне языке:
— Деспоту Иесу Кристу…
Мы потеряли в этом бою больше двадцати человек, но к нам присоединился целый отряд, человек в пятьдесят, которым уже месяц не платили жалованье.
Привал; Юкук, который не боялся ничего и был победителем всех победителей, лишился зуба из-за козьей косточки. Никогда не забуду его лицо — рассеянное, удивленное, скорбное: «уже?». Потому что зубы вернуть невозможно. Это навсегда, и впереди время, когда можно забыть даже о самом мягком мясе. Так начинает кончаться жизнь.
А потом дорогу нам преградила настоящая армия, с грохотом шедшая навстречу хорасанской колонне Кахтаба. В итоге мой отряд оказался как раз между двумя армиями. И мы пошли сквозь строй стоявшей на дороге пехоты (чьей? мы не знали), отказавшейся пропустить нас. Под Бармаком пал верблюд, и мы тащили несчастного старика в конское седло, а ноги его перебирали по земле.
А потом была еще одна бессмысленная драка с отрядом, солдаты которого сами не знали, на чьей они стороне, потому что этого не знали их командиры. И когда мы перестали убивать друг друга, наша колонна увеличилась еще на две сотни всадников, оставив за собой длинный и кровавый след.
Бармак на привалах перестал есть, губы его стали синими, но я заставил его хотя бы пить и долго старался своими пальдами вдохнуть жизнь в это уставшее тело.
Дальше был плавный спуск к теснине между горами, и когда мы ее проехали, Мансур удовлетворенно сказал: ну, все.
И мы тронулись шагом.
А когда стало ясно, что неряшливые кучки домов среди мусора и чахлой зелени вот-вот перерастут в такой же неряшливый город, я выстроил мое воинство в относительно стройные ряды, приказал тем, у кого была цела балхская броня, надеть ее — несмотря на адскую жару, — и выдвинуться вперед, прямо перед верблюдами Мансура и Бармака.
Тут-то нас и встретил исполненный достоинства Абу Салама на муле, с двумя настороженными сопровождающими.
— Миленький вы мой дружочек Абу Салама, — сказал я ему сладким голосом Бармака, — вот мы и снова вместе. Я тут все переживал, найдется ли в Куфе местечко для моего воинства, так же как вода, еда и многое другое. Все-таки семьсот человек — не шутка. Зато теперь можно будет сделать все, что планировалось, ведь так?
И Абу Салама, расширившимися глазами оглядывавший моих воинов, металлическими силуэтами выплывавших из пыли, возражать не стал.
Как приветствовал его сам оживший Бармак, не говоря уж о Мансуре, не знаю, — я проехал в голову отряда, вглядываясь в мириады домиков на равнине и мечтая, как всякий настоящий солдат, о бане и многом другом столь же простом и нужном, а после всего этого — о долгом отдыхе.
Но этим же вечером я узнал, что какая-то колонна всадников двинулась из нашего лагеря в центр города, к дворцу губернатора. Во главе ее ехал… нет, не Абу Джафар по прозвищу Мансур, а его брат и брат несчастного Ибрахима — самый младший из трех, Абу Аббас. Пронесся слух, что сейчас он разместился во дворце, а назавтра состоится что-то значительное.
И вот пришел этот день, пятница, — и я сижу в седле во главе металлической ленты из самаркандцев, возвышаясь над морем человеческих голов вокруг красноватых высоких стен главного масджида. А народ все вливается и вливается в ворота, заполняя обширный двор.
Там, невидимый мне, на возвышение поднялся брат Мансура, провозгласил конец эры терпения к тиранам и объявил, что дом Аббаса — инструмент божьего мщения.
Поэтому будьте готовы, сказал он. Я — тот, кто проливает. Несметные богатства пролью я на вас, но могу пролить и вашу кровь. Выбирайте!
И тут брат Мансура закашлялся и кашлял посреди замолкшего сочувственно народа до тех пор, пока дядя его, Давуд, стоявший на ступеньку ниже, не взял на себя бремя этой речи. И не выкрикнул на весь храм:
«Нет в мире другого повелителя правоверных, чем тот, что стоит сейчас рядом со мной».
Тогда бесконечная цепочка жителей Куфы потянулась к кашляющему человеку, чтобы каждый мог взять на мгновение его руку и этим положить к его ногам дар своей верности.
А я не видел этого зрелища, погибая в седле от жары. И только потом, вечером, то один, то другой из моих воинов передавали мне все новые подробности великого события. Например, то, что нового повелителя правоверных сразу же прозвали ас-Саффахом — Проливающим.
Так в несчастном нашем мире появился еще один халиф — и сколько же их всего теперь получалось? Я не знал и не хотел знать.
Хотел я другого — спать неделю или две, а потом тихо, незаметно для всех скрыться из города, взяв с собой трех-четырех человек. Хотя хорошо знал, что ничего подобного не сделаю.
И все же я обдумывал именно это — как бы набраться сил и сбежать, — как раз в тот момент, когда ко мне ворвались гонцы от Мансура с сообщением: мой отряд, который числом будет в тысячу самаркандцев и хорасанцев, выступает послезавтра. Неизвестный мне пока что человек из дома Аббаса — еще один дядя Мансура, Абдаллах, — уже командует погрузкой осадных машин. Мы идем вверх по Тигру, навстречу движущейся на юг армии Марвана («настоящего халифа?» — чуть было не спросил я). А с востока ему наперерез пошла хорасанская армия Абу Айюна. Он уже потрепал сына Марвана, но халиф с армией идет почему-то бить не его, а нас. Главная штука тут в том, чтобы не дать Абу Айюну, эмиру Абу Муслима, одному присвоить себе победу.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
