себя в порядок с помощью макияжа, париков и прочего.
А ведь она предупреждала дочь, что нельзя брать домой котоящера. Может, он и явился сюда едва живой, с бессмысленным блуждающим взглядом, но при этом все равно оставался диким зверем. Его место было среди скал, где он мог красться по склонам над волнами, охотясь на птиц, воруя яйца и прочее, вместо того чтобы убивать и поедать сельских кошек, а иногда и собак.
Фелувил с печалью вспомнила двух собак, которых растерзал Рыжик. Юркий и Робкий были вполне пристойными псами, хотя слегка разжиревшими и медлительными — что, как оказалось, стоило им жизни. А теперь Подлиза остался один и тосковал под столом у Акля… Куда, кстати, подевался этот вонючка? Он должен был уже вернуться вместе со Шпильгитом, что дало бы ей возможность всерьез поправить настроение.
По сборщикам налогов, которым перерезали горло, никто сроду не проливал слез. Месть воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Фелувил вполне могла представить реакцию односельчан: десяток безразличных пожатий плечами да еще, может, насмешливые реплики про Худа, Повелителя Смерти, — величайшего сборщика налогов, который рано или поздно до всех доберется, или что-нибудь в этом роде. Так что убийство, с ее точки зрения, выглядело вполне оправданным.
Вряд ли ей стоило доверять Аклю эту задачу.
Дверь открылась, и вошли еще трое незнакомцев.
Самый первый из них, державший обеими руками огромный меч, яростно уставился на Фелувил и с диким акцентом произнес:
— Где они?
— В крепости, — ответила женщина. — Все в крепости, да там и останутся, пока повелитель готов их развлекать. Вижу, вы весьма устали с дороги и все такое, так что кладите оружие, садитесь, а я посмотрю, что есть в кухне.
Все трое уставились на нее, а затем мужчина с мечом убрал оружие в ножны и повернулся к своим спутникам:
— Как и говорил Лишай, мы почти на месте. Пора отпраздновать.
Второй мужчина — третьей в их компании была женщина, стройная и со злобным взглядом, — шагнул к стоявшей за стойкой Фелувил. Борода не могла скрыть покрывавшие его лицо колечки, а сам он, облизываясь, таращился на лестницу.
— У вас тут девок снять можно? — спросил первый.
— Тебе можно, — ответила Фелувил. — Но не этому с лишаем. Мне нужно заботиться о здоровье своих девочек.
Незнакомец бросил взгляд на своего товарища и пожал плечами.
— Вот всегда так, — буркнул лишайный. — Ладно, не важно. Иди, Биск. Бери двух и думай обо мне.
Тот, кого назвали Биском, поморщился:
— Вряд ли мысли о тебе чем-то мне помогут, Лишай, если понимаешь, о чем я.
Он ловко, будто обезьяна, вскарабкался по лестнице.
Женщина пристроилась рядом с Лишаем.
— Не расстраивайся, — сказала она. — Могло быть и хуже.
— Ты все время это твердишь, — ответил Лишай и бросил взгляд на трактирщицу. — Эй, тащи сюда поживее эля и еды, как обещала!
— А я уже было тебя пожалела, — произнесла Фелувил, направляясь на кухню, чтобы повесить над очагом новый котелок с похлебкой.
— Вот как? — крикнул ей вслед Лишай. — Может, тогда я просто возьму, что хочу, и будьте вы все прокляты! Что скажешь?
— Давай попробуй, — ответила она, — и тебе не уйти из «Королевской пяты» живым.
— И кто же, интересно, мне помешает?
Она развернулась к нему:
— Я, болван ты рябой. И не испытывай понапрасну мое терпение, я сегодня не в настроении. Хочешь поесть и выпить? Прекрасно, только заплати вперед, ты же не из местных и все такое.
Взяв пару мисок, она наполнила их бульоном, а затем, прежде чем вернуться к чужакам, плюнула в одну из них.
Прямо перед ней, однако, возникла женщина. Взяв миску без плевка, она сказала:
— Это меня вполне устроит, дорогуша. И еще вина, если есть.
Фелувил смотрела, как женщина, покачивая бедрами, идет назад к стойке.
«Вот такой должна быть хорошая дочь, — подумала она. — За исключением, естественно, злобного взгляда. С другой стороны, злоба, по крайней мере, требует хоть какого-то ума. Ах, Фелитта, во всем виноват твой папаша, да сгниют его кости».
Улыбаясь, она отнесла вторую миску Лишаю.
Вуффин сидел в своем кресле, вслушиваясь в завывание ветра снаружи и разглядывая из-под полуприкрытых век котоящера, сжавшегося в комок в клетке.
— Что, сбежал в старую пещеру? Пустил под откос свою уютную жизнь в таверне и пришлось срочно сматываться? — Он покачал головой. — Но это больше не твоя пещера, — объяснил Гагс зверю. — Пещера теперь моя, и я устроил тут склад. Она даже уже больше не священна, я постарался разбить всех идолов и зашвырнуть подношения в море. В общем, она… как это называется? Осквернена.
Кот яростно взирал на него, как это делают все коты, дергая, будто щупальцем, чешуйчатым хвостом.
— Так что я поставил ловушку, — продолжал Вуффин, — зная, что ты рано или поздно вернешься. И теперь ты здесь, — вздохнул он. — Девятый. И последний.
Рыжик зашипел.
— Хватит, Хурл. Твоим ведьмовским ночам пришел конец. Навсегда. Слишком многих местных ты убила, не говоря уже об их скотине. Так больше продолжаться не могло. Я терпелив, даже снисходителен, и в чужие дела не лезу. Но ты вконец обнаглела. Так что тебя ждет обрыв, ведьма.
Встав, он нахлобучил свою лисью шапку, взял посох и подхватил цепи, опутывавшие прутья клетки. Пинком распахнув дверь, Гагс выволок клетку наружу, на тропу, поднимавшуюся к тому из двух каменных утесов, что пониже. Смеркалось, но ветер усиливался, и слышался яростный грохот волн о скалы внизу справа.
Хурл бросалась на стенки скрежетавшей по камням позади Вуффина клетки, отчаянно плюясь, прыгая и ударяясь головой; ее конечности просовывались сквозь железные прутья, пытаясь зацепить человека когтями, но цепи были длинными, и он оставался вне досягаемости котоящера.
Гагс успел запыхаться к тому времени, когда он добрался до половины выложенной плиткой площадки на вершине утеса — другая половина рухнула на скалистый берег внизу лет сто назад, а может, и намного раньше; от храма, когда-то возвышавшегося над этим мрачным пейзажем, ничего больше не осталось. Но Вуффин помнил это внушавшее ужас сооружение, сгорбившееся, будто обезьяна, что устремила взгляд заскорузлой морды через угрюмые воды залива на крепость Аспид. Он сомневался, что даже Худу было ведомо название этого храма, возведенного в честь давно забытого бога или богини.
На продуваемых ветрами плитках виднелось выцветшее мозаичное изображение некоего демона, странным образом казавшееся менее кошмарным из-за смеющихся ангелочков, свисавших из его клыкастой пасти. Жалкая вера для столь же достойных жалости
