подпрыгнул бы, хотя бы разок».
Но нет — придется ее арестовать вместе с обоими спутниками, а потом позаботиться, чтобы всех их повесили. Ну вот кто из повелителей установил закон, по которому любой чужак становился правонарушителем? Да и наказание явно несоразмерное: слишком жестоко подвергать человека смертной казни только за то, что его тут никто не знает.
Трое пришельцев разговаривали с Фелувил, но та слушала их вполуха, приложив мокрую тряпку к исполосованной когтями правой щеке. Наконец она раздраженно махнула рукой в сторону Хордило, и все дружно повернулись к нему.
Забинтованный, хромая, подошел ближе:
— Эй, ты! Это ты их туда отвел? В клепошть? И их там плиняли как гоштей?
Хордило яростно уставился на его товарищей:
— Другого кого-нибудь выбрать не могли, чтобы он говорил от вашего имени?
Женщина нахмурилась:
— Бошелен, Корбал Брош и Манси Неудачник — они ведь сейчас все в крепости?
— Да, и если желаете, можете к ним присоединиться.
— Вешьма любезно ш твоей штолоны, — улыбаясь, кивнул забинтованный.
— Просто подойдите к воротам и постучите. — Хордило небрежно махнул рукой, а затем ткнул пальцем в женщину. — Но ты не пойдешь.
— Почему?
— Я должен тебя допросить.
— В связи с чем?
— Здесь я задаю вопросы. Подойди сюда и сядь. А вы двое идите в крепость. Уверен, вас там ждет прекрасный ужин.
— А как же она? — спросил третий, кивая в сторону красотки.
— Я пришлю ее позже.
— Идите, — сказала женщина своим спутникам. — Его слово — закон.
— Я только обеспечиваю закон, — поправил ее Хордило. — Закон здесь — слово повелителя Клыкозуба.
— Какого-какого повелителя?
— Клыкозуба. Вам смешно? Идите и скажите это ему.
Когда двое мужчин допили свой эль и вышли, женщина взяла кружку и села напротив Хордило, бесстрастно его разглядывая. Подобный взгляд был ему хорошо знаком.
— Так вот о чем ты думаешь, — проворчал он.
— А что, нельзя? — ответила она и наклонилась, поставив кружку на бедро вытянутой ноги — голой и бледной, с изящным изгибом в том месте, где нежная плоть свисала с края стула. Хордило вдруг захотелось упасть на четвереньки и забраться под ее бедро, пусть даже лишь затем, чтобы ощутить его вес у себя на затылке. Стинк невольно поерзал, чувствуя, как его прошибает пот.
— Мне не нравится, когда женщины об этом думают, — сказал он.
Она подняла брови:
— Не будь у тебя такой вид, ни одна женщина бы так не подумала.
— Я не был таким, пока одна баба не сгубила меня. Само собой, я никогда не был женат, но если бы был, то точно сгубила бы, и все потому, что думала именно то, что думала.
— Ты обвиняешь воду в том, что она заполняет яму.
— Я просто слишком много раз это видел, — угрюмо буркнул Хордило. — Как думают женщины.
— Если ты так считаешь, то зачем тебе со мной говорить? Ты мог бы допросить Густа Хабба или даже Хека. Но ты выбрал меня, потому что я женщина. Так что скажем честно: ты совершаешь в жизни все те же ошибки, и вряд ли стоит винить в этом меня.
— Если уж говорить насчет вины, — возразил Хордило, — то это ты села ко мне, думая о том, о чем думала. Я не слепой и не дурак, и мне не нравится, когда обо мне начинают так думать, едва познакомившись.
— Как тебя звать?
— Хордило. Капитан Хордило.
— Ладно, капитан Хордило, — раз уж ты знаешь, о чем я думаю, то что мы тут делаем?
— Женщинам всегда кажется, что я легкая добыча.
— И именно об этом я думала?
— Я знаю, о чем ты думала, так что не пытайся увильнуть, предлагая пойти наверх продолжить разговор. Я обеспечиваю исполнение закона. На мне лежит ответственность. В конце концов, ты тут чужая.
— Тебе так только кажется, — ответила она. — Ведь ты меня еще толком не знаешь.
— Ясное дело, чужая. Я никогда тебя раньше не видел. В смысле, вообще никто здесь тебя не видел. Я даже не знаю, как тебя зовут.
— Пташка Пеструшка.
— Вряд ли это имеет значение.
— Имеет. У чужаков нет имен — в смысле, имен, знакомых тебе. Но у меня оно есть, и теперь ты его знаешь.
— О чем ты думала, показывая мне свою ногу?
Женщина посмотрела вниз и нахмурилась:
— Я тебе ее не показывала. Просто выпрямила ногу, чтобы дать ей отдохнуть. Всегда так делаю, когда сижу.
— Тебе меня не одурачить — слишком уж все очевидно, — сказал Хордило; протянув руку, он подсунул ладонь под ее бедро и приподнял, потом еще раз. — Что ж, вполне достойное ощущение.
— Ты так считаешь?
— Я знаю. Достойный вес. Крепкое, но при этом и мягкое. — Он несколько раз провел ладонью вверх-вниз.
— Похоже, ты с радостью занимался бы этим весь день, — заметила Пташка Пеструшка.
Вздохнув, Стинк откинулся на стуле:
— А ты говорила, будто я вряд ли знаю, о чем ты думаешь.
— Что ж, уел.
Он встал:
— Тогда ладно.
— Наверх?
— Каждый раз все этим кончается, — сказал он. — И все потому, что я такой красавец.
Глаза женщины расширились. Но подобные взгляды он тоже видел множество раз, и о чем бы Пташка Пеструшка сейчас ни думала, она вполне могла оставить свои мысли при себе.
Фелувил Великодушная смотрела вслед двоим, поднимавшимся в комнату Хордило. Она покачала головой. Вкусы женщин невозможно было понять, и из всех идиотских разговоров с участием Хордило, слышанных ею за многие годы, этот был, можно сказать, пределом всему.
«Не пойму, как это у него получается, — подумала она. — И как ему каждый раз удается. Впрочем, девицу, разумеется, все равно повесят. Так что, полагаю, все будут в выигрыше».
Потрогав жгучие царапины на щеке, она огляделась, проверяя, не приоткрыла ли Фелитта люк погреба, намереваясь ускользнуть. Едва успев повернуть голову, трактирщица увидела, как люк снова захлопнулся, а засов с глухим лязгом опустился. Что ж, позорище ее утробы могло там сгнить — Фелувил это нисколько не волновало.
В комнатах наверху — во всех, кроме той, которую сейчас занимали Хордило и та похотливая бабенка, — рыдали ее девушки, пытаясь собрать воедино то, что от них осталось. Кому-то еще предстояло подмести клочья волос и обрывки кожи, но с этим можно было и подождать, пока ее красотки не приведут
