«…и где предаешься романтическим воспоминаниям», – подумала я.
– Похоже, Мелак приведет с собой лошадей, которых Король выбрал для нас, – продолжал юноша. – И которых мы не знаем. Тактика очень похожа на почерк Нетленного, который обожает дестабилизировать своих подданных, чтобы иметь бо́льшую власть над ними. Как и вчера вечером, когда мадам Тереза заставила тебя пустить кровь служанки на глазах у всех. Уверен: она действовала с согласия Короля.
Я кивнула, тронутая бесстрашием испанца, который осмелился критиковать жестокие порядки Вампирии и без колебаний отдал свою кровь, чтобы спасти юную девушку. Может, он тоже состоит в Фронде? Наверное, нет, иначе Тристан сообщил бы. Но я чувствовала, что юноше можно доверять.
– Если бы ты только знал, как я злюсь на себя за то, что поступила так с бедной Туанеттой! – заметила я, нащупывая почву. – Ни один простолюдин не заслуживает дурного обращения, какую бы мелкую кражу он ни совершил. Это мерзко. И несправедливо.
– Вся Магна Вампирия построена на несправедливости, – не моргнув глазом, ответил Рафаэль.
Его смелость обезоруживала. Подобные суждения могли привести к исключению из «Гранд Экюри» или, как минимум, к строгому выговору. Открытое заявление о своих взглядах делало сдержанного юношу еще более симпатичным в моих глазах. Рафаэль в числе тех, кто прошел первый этап испытаний. Если через два дня его выберут для «Глотка Короля» и мы окажемся в усыпальнице вместе, хватит ли у меня духу убить его?
– Сурадж того не стоит, – вырвалось у меня.
Даже в темноте было видно, как молодой человек округлил глаза. Мои щеки вспыхнули от стыда. С другой стороны, я должна сказать! Должна отговорить его от риска быть убитым ради человека, который погибнет раньше, еще до конца недели. Как и все оруженосцы.
– Между вами что-то произошло, – поспешно добавила я, не упоминая Наоко, чтобы не компрометировать ее.
Он, смутившись, отвел взгляд:
– Не знал, что это так очевидно…
– Я бы и сама не догадалась. Но случайно стала свидетельницей разговора Сураджа с Люкрес в тот вечер, после неутомимой джиги.
Переводя дыхание, я придумывала причину, чтобы спасти жизнь Рафаэля, пусть она и разобьет ему сердце.
– Я забыла ленту в парадном зале, поэтому вернулась. В дверях услышала разговор: игривые подшучивания и сарказм.
Над жестким воротничком в модных традициях испанского двора лицо молодого человека застыло.
– Покрывая Люкрес поцелуями, Сурадж издевался над тобой, – быстро проговорила я, с болью понимая, что каждое слово ранит сердце Рафаэля словно кинжал. – Он рассказывал, как его забавляют твои влюбленные взгляды. Да, именно это слово произнес, говоря о тебе «забава». Сурадж развлекался в пансионе, потому что в мужском крыле не было девушек. Но теперь он с Люкрес. Ты не вызываешь у него ничего, кроме презрения и насмешек.
Я глубоко вздохнула, собираясь с силами, чтобы нанести сокрушительный удар:
– Предпочла бы молчать. Но мой долг – не дать тебе совершить ужасную ошибку. Знаю: ты вступил в борьбу за «Глоток» не для того, чтобы служить королевству, которое считаешь несправедливым. Такое решение было бы бессмысленным. Для тебя это шанс вновь быть рядом с возлюбленным. Но ты для него больше никто, слышишь? Вообще никто!
На протяжении всей моей тирады мужественное лицо Рафаэля не дрогнуло. Но покрытые черным лаком ногти впились в длинную волнистую гриву породистого коня так, как утопающий цепляется за спасательный круг.
– Спасибо за откровенность, – наконец пробормотал испанец.
– Меньшее, что я могу сделать, – хмуро сказала я, проглотив горький вкус лжи. – Видишь, незачем прилагать столько усилий ради неблагодарного человека. Не подвергай себя унижению. Забудь его! Влюбись в другого, который будет относиться к тебе так, как ты заслуживаешь. Живи своей жизнью!
Я тепло улыбнулась. Пусть лживыми, но наполненными благими намерениями речами я спасала юноше жизнь. Его лицо оставалось бесстрастным.
– Никогда не смогу его забыть. – В голосе Рафаэля звучала печаль, которая мгновенно стерла мою улыбку. – Наверное, объятия Люкрес дали ему то, чего я не смог. Знаю, там, в Индии, у Сураджа были увлечения до нашей встречи. Он одинаково чувствителен к женской красоте и к очарованию мужской. Возможно, то, что между нами было, он считает «забавой», и никогда не сможет полюбить меня так, как я его.
Глаза Рафаэля пылали зеленым огнем.
– …или он обязан вести себя так, чтобы не вызвать подозрений Короля. Как посланник махараджи, Сурадж должен быть во всем безупречным, ведь от его репутации зависят дипломатические отношения между Магной Вампирией и королевством Джайпур.
Рафаэль тяжело вздохнул, сдерживая эмоции.
– Нетленный отрицает все, что выходит за рамки норм, усматривая в этом личный вызов его авторитету. Как будто это трехсотлетнее ископаемое может решать, кого мне любить, а кого нет! Факультет осуждает однополые отношения, видя в них «порок», вредящий воспроизводству человеческого рода. Как будто нам позволено любить только для того, чтобы поставлять все больше и больше свежей крови вампирам! Архиатры и инквизиторы называют однополую любовь мерзостью, которую необходимо сжигать на костре, как стригоев. Как будто мое чистое чувство к Сураджу – ужасный монстр.
В тишине конюшни, наполненной теплым дыханием лошадей, голос юноши превратился в отчаянный стон раненого животного.
– Не знаю, зачем все это рассказываю… – внезапно прервал он себя, – наверное, почувствовал в тебе больше эмпатии, чем в других. Но я не жду, что ты меня поймешь.
– Напротив, – горячо возразила я.
Хотелось сказать ему, что мне знакома и понятна безысходность от того, что ты не такой, как все. Понятна злость и обида от того, что ты вынужден жить под чужой маской. Понятно желание свергнуть произвол богатых.
Но я молчала. Лишь положила руку на его плечо, выражая поддержку.
– Спасибо, – прошептал Рафаэль. – Я ценю. Ты знаешь, почему я должен бороться за «Глоток»? Чтобы доказать себе, что могу сделать это. Чтобы доказать Сураджу, что могу сделать это. И спросить его с глазу на глаз, один на один, действительно ли между нами больше ничего нет?
Я задрожала, чувствуя, что все усилия отвратить Рафаэля от судьбоносного состязания ничтожны против той силы любви, которая до сих пор жива в нем.
За толстыми стенами конюшни раздался оглушительный звон колоколов – набат.
– Пора выходить на манеж, – произнес Рафаэль.
Он выпустил из рук длинную гриву верного друга, такого же чужестранца, как и его хозяин, последовавшего за ним в холодный Версаль из далекой Испании.
– Фуэго, сегодня мы не вместе, дружище. – Испанец похлопал коня по спине. – Пожелай Диане и мне удачи.
Чистокровный скакун мягко и протяжно фыркнул, выпустив через ноздри небольшое облачко пара. Как поощрение. Как благословение.
