сапожок. Ступня безжизненно болтается под углом, который кажется неестественным даже на мой неискушенный взгляд.
Я заставляю себя смотреть, как Олани разбирается с ранением, и у меня, похоже, плохо получается скрыть гримасу сочувствия.
— Все так плохо? — спрашивает Исольда. В темноте видно, как она болезненно скалится.
Олани справляется с эмоциями получше, чем я.
— Перелом, — мягко говорит она, снова приходя в себя. — В нескольких местах.
Тут подает голос Рейз:
— Это я виноват. Я должен был…
Исольда перебивает:
— Это не ты. Это чертовы фейри. Ай! — Она устремляет обвиняющий взгляд на Олани, которая обматывает бинтами шину на лодыжке. — Ты хочешь оторвать мне ногу?
— Хватит ныть, а то и правда оторву. — Олани на мгновение поднимает на нее взгляд и продолжает бинтовать.
Исольда стонет, на этот раз от отчаяния:
— Ты можешь меня вылечить?
Олани снова роется в сумке.
— Не сразу. — Она достает какие-то предметы и продолжает заниматься ногой, не прерывая монолога. — Вправить могу, без проблем. Вот заставить кость срастись — это… выше моих сил. Вероятно, я могу ускорить процесс, но все равно понадобится… несколько дней, наверное.
— У нас нет нескольких дней, — говорит Исольда. — Повозка пропала. Запасы пропали. Мы даже не знаем, где находимся.
И тут все оборачиваются ко мне, словно вспоминают, что это я нас сюда забросила. Я виновата в том, что оставила Судьбу, наши вещи и Бирча в лесу у фейри.
— Сили… — говорит Олани, но, похоже, не знает, как продолжить.
— Как ты это сделала? — Тут до меня доходит, что все это время Рейз, скрестив руки на груди, беспокойно мерил шагами площадку. В доставшемся от фейри наряде он выглядит не менее странно, чем мы. И теперь, когда я обратила внимание на то, как он топает сапогами, это страшно отвлекает.
Я влезла в какую-то потустороннюю магию в мире фейри и заключила не совсем понятную мне сделку. Но так ответить я не могу, поэтому даю полуправду:
— Я… я не знаю.
— Но смертные не могут создавать порталы между мирами, — настаивает он. — Сейчас мы… дома, да?
Ну, на этот вопрос есть ответ. Может, я не в курсе, где именно мы находимся, но разница между Благим Двором и миром смертных ощутима. Странно, что для него нет.
— Да.
— Но как? — мягко спрашивает Исольда. Она смотрит круглыми глазами, и в них видна боль. Мне становится дурно от одной мысли, что сестра может смотреть на меня по-другому.
Олани изучает меня с жестким и непонятным выражением лица.
— А ты точно смертная?
— Да! — повторяю я, и одновременно со мной говорит Исольда:
— Разумеется!
На какое-то время воцаряется тишина, и то, что происходит между всеми нами, вселяет тревогу. Наконец я решаюсь нарушить молчание:
— Я не знаю, что и как я сделала. Я просто… мне нужно было нас спасти. Я не знаю, как это работает. И вам придется мне поверить.
Рейз и Олани долго смотрят друг на друга, будто ведут молчаливый диалог. Наконец целительница кивает.
— Мы верим, — говорит Рейз. — Но где мы?
По мне вдруг пробегает холодок — не из-за ветра, обдувающего голые руки. Что-то заставляет меня посмотреть на левую ладонь. Стрелка четко видна в лунном свете. И она уверенно указывает на разлом в скале.
Туда. И скорее.
— Мы здесь, — просто отвечаю я. — И нам туда.
Все смотрят, куда я показываю, на высоко вздымающиеся контуры гор. Вот мы и на месте, в нескольких минутах ходьбы от пункта назначения, от сокровищ, от родового наследия Рейза — от всего. Должно быть волнительно, но вместо этого мне кажется, что у меня на ногах гири и я больше не могу сделать ни шагу.
— Надо отправляться, — говорит Исольда, и ее голос звенит от боли. Похоже, она готова вскочить и проверить шину на прочность, но придется ее схватить, если она посмеет. — Мы не знаем, преследует ли нас твоя тетя. И за несколько дней она вполне может нас догнать. А идти я могу.
Олани все еще сидит возле ноги Исольды, стараясь сосредоточиться на заклинании против боли.
— Нет, — возражает она, пресекая протесты Исольды. — Нет, если ты хочешь, чтобы нога срослась нормально и пригодилась тебе в будущем.
Повисает молчание. Все рассматривают строение в скале.
Рейз тоже плюхается на камень.
— Не сегодня. — Он выглядит страшно уставшим. Ни харизмы, ни былого задора — так же жалок, как и я. — Нам нужен отдых.
Я бы поспорила, но нет сил. Спина горит, ноги сводит от напряжения. Едва мы соглашаемся, что надо передохнуть, как я засыпаю, не успев даже нормально улечься.
Просыпаюсь я в полной темноте, под тихое бормотание Исольды.
— …Как она это сделала, — доносится ее голос. — Так необычно — видеть, что она пользуется магией. Но это вполне ее. Как будто всегда так было.
Я представляю, как они в темноте смотрят на мою неподвижную фигуру, и от этой мысли по мне словно муравьи ползают. Они наблюдают за мной. Я с такой силой впиваюсь ногтями в ладони, что на коже остаются полукружья вмятин.
Рейз откашливается.
— А она раньше… В смысле, это новый навык?
Я не совсем понимаю вопрос, но Исольда все равно отвечает.
— До того как мы ушли из дома, — говорит она тоном человека, давно не выражавшего эмоций, — Сили никогда… Наши родители не владеют магией, и мы не хотели, чтобы другие люди знали, что она чародейка. Пару раз в раннем детстве бывало, что вещи летали по комнате, все такое. Она плакала, просила прощения, говорила, что не хочет, чтоб ее забирали. А потом мы выросли, и она вообще перестала
