– Я остаюсь.
– Тогда и я останусь с тобой.
Я поставил на операционный стол свой набор инструментов, а затем снова посмотрел на Мауро. Наши глаза встретились. Столько всего читалось в его взгляде… В нем перемешались сожаление, уважение и прощание, отчасти страх и волнение.
– Ты должен идти, – повторил я.
– Нет, Дэвид, я останусь с тобой.
У него за плечами тоже было множество гуманитарных миссий, тоже не было жены и детей. Полагаю, мы оба думали примерно об одном и том же.
Итак, мы остались с этой маленькой девочкой, в любую минуту ожидая, что упадет бомба, прилетит ракета, ну или что бы там нас ни ждало. Я все думал, на что это будет похоже. Тем временем я спокойно обработал живот девочки йодом и закрепил зеленые шторки на месте. Спешить было некуда, и мы неторопливо делали свое дело. Меня охватило предчувствие неминуемой гибели, и в голове всплыло воспоминание о том блокпосте в Конго, когда я ожидал выстрела в шею. На этот раз, впрочем, не было ничего личного. Я не видел того, кто принесет мне смерть, просто знал, что, возможно, она скоро наступит.
Я сделал разрез по всей длине ее живота, от грудины до лобка. Внутри лежал большой осколок шрапнели, разворотивший все вокруг себя. Он вошел в правую подвздошную ямку таза, и из оставленной им дыры теперь выглядывал тонкий кишечник. Осколок пробил мочевой пузырь, а также тонкий и толстый кишечник в нескольких местах и попал прямиком в селезенку, которая обильно кровоточила.
Я НАПРЯГ СЛУХ, ПЫТАЯСЬ УЛОВИТЬ РЕВ ПРИБЛИЖАЮЩИХСЯ РАКЕТ. НИЧЕГО. В БОЛЬНИЦЕ ВОЦАРИЛАСЬ ТИШИНА. Я ПОСМОТРЕЛ НА МАУРО – ОН ТОЖЕ ПОДНЯЛ БРОВИ ОТ УДИВЛЕНИЯ.
Медбрат оставил много нераспечатанных упаковок с тампонами, и я попросил Мауро открыть их все, чтобы укладывать в брюшную полость девочке. Эта до боли знакомая процедура помогла отвлечься от ситуации, в которой мы находились, и, когда я, удалив ей селезенку, принялся восстанавливать кишечник, Мауро сказал, что с начала операции прошло двадцать минут. Обстрел так и не начался. Ничего не оставалось, кроме как продолжать. Мы закончили операцию, зашив ей тонкий и толстый кишечник, и ее живот теперь снова выглядел нормально. После этого я переключился на ее левую руку и восстановил артерию, поврежденную другим осколком.
Два часа спустя этаж, на котором располагались операционные, все еще пустовал. Мы решили вывести ее из наркоза прямо в операционной. Пока мы этим занимались, в больницу постепенно начали возвращаться люди, удивленные тем, что мы все еще были там. Казалось очевидным, что никакого обстрела не предвидится.
Я не знаю, откуда именно была получена информация, но мне сказали, что это надежный источник – МККК поддерживал связь с обеими сторонами, – и именно поэтому все запаниковали и ушли. Не знаю и то, сколько пациентов скончалось в других операционных и что с ними случилось. Знал лишь, что наша маленькая девочка была жива, и всячески надеялся, что она поправится. Я навещал ее каждый день и близко познакомился с ее семьей. Ее зовут Айша, и фотография, на которой я стою у ее больничной кровати и вместе с ней улыбаюсь, говорит сама за себя.
Тем временем я, к сожалению, вывел из себя нескольких людей в нашей делегации, особенно главу безопасности, который был в ярости. На утреннем собрании два дня спустя, когда мы собрались за столом с другими иностранными волонтерами, чтобы обсудить события прошедшего дня, мне сообщили, что меня отправляют домой вместе с еще несколькими людьми.
СИТУАЦИЯ НАКАЛИЛАСЬ ДО ТАКОЙ СТЕПЕНИ, ЧТО, ПО МНЕНИЮ ГЛАВЫ БЕЗОПАСНОСТИ, СМЕРТЬ КОГО-НИБУДЬ ИЗ ВОЛОНТЕРОВ БЫЛА ЛИШЬ ВОПРОСОМ ВРЕМЕНИ.
Возможно, мы с Мауро поступили безответственно, оставшись в больнице, но в тот момент мне казалось, что жизнь девочки превыше всего. Это решение не было логичным и строилось исключительно на эмоциях – сострадании и злости на направленные против нее силы войны. Мне настолько осточертело видеть чудовищно раненных детей, что я попросту не мог сидеть сложа руки. То, что я остался с ней, было бессмысленным актом неповиновения разжигателям войны. Я попросту не мог поступить иначе, но не заметил, насколько огромным стал риск. Я был готов и предпочел бы умереть, чем жить с осознанием того, что оставил ее одну.
Отправка домой, однако, казалась мне наказанием, и я был в бешенстве, о чем решительно и заявил. Пытаясь переубедить главу безопасности, я поймал взгляд Киррили, и она кивнула, дав знать, что понимает меня. Я знал, что она замолвит за меня словечко руководителю миссии. Как и ожидал, решение вернуть меня домой быстро отменили, и я остался, как и планировалось, еще на три недели.
Ближе к концу моего пребывания в Газе я получил письмо от Лизы Якуб, исполнительного директора благотворительной организации «Цепь надежды», специализирующейся на помощи людям с тяжелыми заболеваниями сердца по всему миру. Она была основана отцом Лизы, всемирно известным кардиохирургом сэром Магди Якубом. Она спрашивала, не могу ли я помочь заполучить разрешение на перевозку из Газы в Лондон одной трехлетней девочки. До начала войны организация пообещала вылечить Халу – у нее в сердце была дыра, справиться с которой можно лишь в крупном кардиоцентре.
У Халы был врожденный порок сердца. Она жила в Бейт-Хануне, городе на северо-востоке Сектора Газа. Деньги на лечение ей выделил «Палестинский фонд помощи детям» – замечательная благотворительная организация, объединившая силы с «Цепью надежды». Во время войны ее дом разбомбили, и теперь она жила в ужасных условиях в школе ООН, теснясь в углу комнаты вместе с родителями. Попытки эвакуировать ее предпринимались неоднократно, но так ни к чему и не привели. В результате бомбардировки она получила тяжелые травмы и перестала разговаривать. К этому времени она уже не могла ходить, и ее повсюду сопровождал кислородный баллон, заправить который было не так-то просто.
Время для Халы было на исходе. Уровень кислорода упал настолько, что от малейшего движения она становилась синей. Она нуждалась в срочной операции, но из-за интенсивных бомбардировок вытащить ее из Газы не представлялось возможным. На следующую неделю, однако, было запланировано трехдневное перемирие – это был шанс. Я должен был покинуть Газу лишь через неделю, но не хотел упускать возможность помочь Хале выбраться. Я пошел к руководителю миссии и спросил, могу ли уехать раньше и забрать ее с собой.
Поскольку я работал на Британский Красный Крест, а «Цепь надежды» была британской организацией, я попросил их надавить на МККК в Женеве, чтобы они разрешили вывести Халу из Газы. К моему удивлению, привычная бюрократия на этот раз не встала на пути, и Красный Крест выдал выездную визу. Теперь была нужна лишь медицинская виза, разрешающая въезд в Великобританию. Без нее Хала не могла бы уехать, даже в перемирие. Таким образом, было крайне важно, чтобы британский посол в Иордании выдал соответствующее разрешение, но неделя уже подходила к концу, а британское посольство в Аммане было закрыто на выходные.
Я рассказал об этом Лизе Якуб, и она взялась за дело. Газета «Сан» тогда проводила кампанию помощи по спасению Халы. Журналисты газеты позвонили премьер-министру. Я не знаю, что именно там обсуждалось, – возможно, они пригрозили неприятными заголовками, если Дэвид Кэмерон не надавит на посла в Аммане. О чем бы ни шел разговор, нам сообщили, что с большой вероятностью визу выдадут. Оставалось лишь добраться туда.
