фанатик. Но ведь ты ездила по стране, видела, что творится. Разруха. А для съемок фильмы много чего нужно.
Моя подруга фыркнула.
— А ты в тех же самых поездках будто не видел — если надо, то всё можно найти. Он ведь не каким-нибудь балетом занимается, а синематографом! Народ синема любит. И большевистские начальники — тоже.
Киностудия — это был всё-таки не наш профиль. Я не собирался грести под себя всё, что попадется под руку. Про находку я сообщил по принадлежности — Луначарскому. Тот, впрочем, тут же озадачил меня ему помочь. Ведь искусство искусством — а идеологическая война важнее. Так что реальной власти у меня было больше. Я отбил в Симферополь телеграммы, дабы никто киношников не трогал, а заодно — с приглашением Ханжонкова в Москву для переговоров. Ну, и с требованием обеспечить ему комфортную дорогу.
Когда режиссер прибыл в столицу, правда, не в салон-вагоне, а всего лишь в купе первого класса, то выяснились подробности. В Ялте все очень гордились, что город стал центром российской кинематографии. А большевики-то были из местных. Да и кино они любили. Так что местная Советская власть взяла студию под своё покровительство. А большевик с наганом — это страшная сила. Да, как-то приехал некий пришлый деятель и начал наводить вонь, что тут снимают буржуазные фильмы… Но Крымская советская республика[94] подчинялась только Москве — и да и то не всегда. Так что товарищу посоветовали убраться подальше, а то мало ли.
К тому же Ханжонков дураком-то не был, делал ответные реверансы. Что ему стоило — снять пару-тройку роликов про местное начальство и показывать по Крыму?
В итоге к моменту встречи с Луначарским режиссер осознал некоторые преимущества социалистической системы кинопроизводства: если начальство прикажет — то дадут всё, что надо. Хоть самолет, хоть линкор, хоть полк красноармейцев для массовки. Так что Ханжонков легко согласился с Луначарским — надо снимать нечто в духе новой эпохи.
Снова забегая вперед. Эйзенштейн появился на нашем горизонте через полгода. Он служил в одном из армейских агитационных поездов. Ими заведовало Политуправление РККА. Мы поставляли им свои материалы — а дальше они сами неплохо справлялись. Так вот, Эйзенштейн увидел одну из работ Вертова и был сражен наповал. Он чуть ли не дезертировал — но добрался до Москвы. И начал заниматься документалистикой. Пока что.
Каким будет мир?
Пока у нас творились разные подобные дела, мировая история шля своим путем.
В стане противников Антанты, как и следовало ожидать, слабым звеном оказалась Турция. На ослабевшую империю в начале года полезли дашнаки. Их формирования мало чего из себя представляли в военном отношении, но у турок было очень мало сил, чтобы им противостоять. Дашнаки взяли Карс и одновременно повели наступление на Эрзерум и в сторону озера Ван. Их подвело желание схватить всё и сразу. Силенок не хватило — и дело застопорилось.
А тут турки перебросили войска из Персии, хотя там положение османов было гораздо хуже. Черт знает, почему. То ли это было такая хитрая политика. То ли ненависть к армянам оказалась сильнее. То ли, что самое вероятное, большевики заслали денег кому-то из турецкого начальства.
Потому что дальше начался цирк. Дашнаки стали драпать. Но тут в Эривани произошло большевистское восстание. А дальше… Ну, вы понимаете. «Поможем нашим кочегарам». В Красную Армию набрали добровольцев со всего Кавказа. Как известно, в Тифлисе армян чуть ли не больше, чем в Армении. Да и в Баку их немало. Эти части вошли в Эривань, где была провозглашена Социалистическая Советская Республика Армения[95], а затем двинулись на турок. После ожесточенных боев, в которых потери красных составили аж сто двадцать три человека (у турок примерно столько же), заговорили о переговорах.
То есть, постановка была видна невооруженным взглядом. А что вы хотите? То, что Османская империя обречена, было непонятно, разве что, только самым тупым. Поэтому большинство турецких руководителей всех уровней думало прежде всего о себе. А если какие-то турецкие патриоты и имелись — они понимали, что в будущем в любом случае Турцию придется воссоздавать из руин. Тут уж не до Западной Армении.
Правда, у большевиков хватило ума не разевать широко рот. Точнее, армянские товарищи бы разинули. Но из Москвы поправили особо бойких. Ведь захватить-то можно много чего, а вот удержать… Сказали — берите, товарищи армяне, Эрзерум и кое-что ещё, а на большее не рассчитывайте.
Но в любом случае, в этой истории не будет такого сюрреализма, когда главный национальный армянский символ, гора Арарат, находится на турецкой территории…
Но эти дела были интересны нам, Европу данная возня не очень волновала. В апреле началось наступление англичан в Палестине. Англы тоже предпочли действовать не столько войсками, сколько деньгами. Они купили арабов, которые подняли восстания в тылу у турок. В общем, к маю от Османской империи остался один только пшик. Войска государств Антанты оккупировали Стамбул.
Интересно, а что будет дальше? В моей истории по Севрскому договору от Турции оставался только жалкий огрызок, причем без Стамбула[96]. Но там произошла кемалистская революция. А теперь?
А во Франции накалялась социальная обстановка, всё большее влияние приобретали левые. В мае даже возникла Французская коммунистическая партия, которой в моей истории точно в это время не было[97].
И удивляться здесь, право, товарищи, нечего. Ведь откуда знали французы о положении в России? Из газет. В моем варианте истории 1918–1919 годы прошли под постоянные вопли «режим большевиков скоро будет свергнут». На роль свергателей последовательно назначались чехословаки, Колчак, Деникин. А тут… Чешского восстания не было, Колчака разнесли, а что случилось с Добровольческой армией, было вообще не очень понятно. Похоже, она растворилась без остатка в продолжавшемся кубанском дурдоме. Тем более, что никаких корреспондентов западных газет на стороне контрреволюционеров не имелось. Те, кто были у Колчака, предпочли убраться. Дураки они были, что ли, драпать вместе с белыми через всю Западную Сибирь? Так что информацию получали, в основном, от РОСТА.
Буржуям это, понятное дело не нравилось. Но что они могли противопоставить. Конечно, имелся козырь: «зверства большевиков». Но тут мы работали.
Многие французские левые издания перепечатали моё интервью корреспонденту шведской газете Svenska Dagbladet. Там я продвинул тему:
— Нас упрекают в жестокости. Но как говорится в русском классическом произведении, «а судьи кто»? К примеру, во Франции день взятия Бастилии является национальным праздником. А Великая французская революция была не менее жестока. Вспомните
