сведения были примерно такие же. Как оказалось, церковь, отделенная от государства, без дотаций, существовать не могла. Слишком уж много её было. Так что мотивация Патриарха стала мне куда понятнее.
Я выяснил ещё одну вещь. Как оказалось, никакой собственности у Православной церкви не было! Вся она находилась на балансе Священного Синода, то есть, государственного учреждения. Исключением являлись церкви, построенные на частные пожертвования. Так что кого грабили большевики?
Интересное кино…
Не успел я втянуться в работу, началось… VIII съезд РКП(б) стартовал 25 марта[91].
Это был второй большевистский съезд на котором я присутствовал. Но разница-то была принципиальной. Мероприятие 1917 года являлось сборищем людей, которые ещё только рвались к власти. Что их всё-таки объединяло. А теперь до власти дорвались — и оказалось: большинство партийцев как-то не очень понимают, что делать дальше.
Так что цирк мне после этого не интересен. Предложения на съезде были разные. Многих явно сильно напугали трудности — развал промышленности, продовольственный вопрос и прочее. Так что зазвучали голоса о созыве Учредительного собрания. Суть понятна — В этих выступлениях сквозило явное желание свалить разрешение проблем на кого-нибудь другого. Я помнил, что, вроде, в моей истории было ещё круче — там такие типы вообще предлагали слить власть белым. Дескать, пусть они долбятся, наводят порядок, а мы потом снова попробуем. На этот раз сдавать власть было просто некому. Белые во главе с генералом Каппелем продолжали отступать на восток, а о Корнилове сведения вообще перестали поступать.
Зато гораздо активнее были леваки. Вместо «военной оппозиции» имелись «левые коммунисты» во главе с товарищем Бухариным. В той истории их разогнали раньше, но тут они цвели и пахли. «Военные» вопросы — тоже входили в комплект их требований. Ещё бы! Царских офицеров и генералов в Красной Армии было полно. Товарищ Сорин вещал:
— Нужно решительно бороться против попыток заменить Революционный Военный Совет фигурами николаевских генералов[92].
На этом съезде я понял — троцкизм — это не Троцкий, это куда серьезнее. Давыдыча не было, а троцкизм имелся. Так что предлагали в темпе вальса строить коммунизм, обтрясти крестьян как липку, а там переходить и к следующему эпизоду Мерлезонского балета — идти мутить мировую революцию. Выдвигались светлые мысли двинуться на Индию, чтобы английским империалистам жизнь медом не казалась. Ну, не были люди на фронте. Не понимали, что главной причиной такого быстрого краха Колчака была не сила Красной Армии, а слабость белых. И ведь Троцкий тут был точно ни при чем. Не набрал он в этой истории такого авторитета, чтобы кем-то или чем-то руководить из-за границы.
Досталось и мне. Хотя имен не называли, но бочку-то катили как раз на мою позицию, которая была уже озвучена в ряде статей.
Главным здесь был Бухарин. Этот человек, являясь чистокровным русским, искренне ненавидел русский народ. И в лозунге «защиты социалистического Отечества» он видел «возрождение великорусского шовинизма».
Но всерьез это мало кто воспринял.
Сталин сказал таковы слова:
— Товарищи явно очень плохо представляют настроение в стране. Они не понимают, что своим безответственным авантюризмом вызовут десятки крестьянских восстаний, например в Сибири. А нам ещё предстоит воевать с японскими интервентами. Или товарищ Бухарин верит, что в Японии произойдет революция?
Так что для меня это закончилось тем, что я угодил в ЦК. По статусу было положено.
* * *
Как пока не сказал Ленин, «важнейшим из искусств для нас является кино». Только в этом мире я в полной мере оценил мудрость этой фразы. Так что нет ничего удивительного, что я решил, что РОСТА нужны документалисты.
С кино в РСФСР было пока что почти никак. Нет, что-то снимали — но на каком-то подзаборном уровне. Я опять-таки начал с поиска кадров.
Вот кого прежде всего вспомнит среднеобразованный человек моего времени, когда речь зайдет о кино послереволюционной эпохи? Правильно — о Сергее Эйзенштейне.
Да только вот в кругах, близких к искусству, никто о нём и не слыхал. Я же помнил лишь то, что свой первый фильм он снял в середине двадцатых[93]. А где он пребывал и чем занимался до этого — я понятия не имел.
Ещё я помнил Дзигу Вертова. В том мире у меня имелось на компе кое-что из его работ. Но этого-то искать не пришлось. Он прибежал ко мне сам. Как оказалось, данный товарищ начал работать в кино ещё до революции, да и при новой власти пристроился — делал что-то под названием «Кинонеделя». Однако Вертов своим длинным носом почуял: у нас перспективы интереснее.
Разговор у нас вышел интересный.
— Товарищ Вертов, вы, наверное, понимаете: хроника это, конечно, важно, но есть вещи и поважнее.
— Я тоже так думаю, — с готовностью согласился будущий культовый режиссер.
— Мы должны показывать: Советская власть пришла всерьез и надолго. И это народная власть.
Режиссер снова с готовностью согласился. Ну, погоди…
— Так вот, есть такое дело. Как вы знаете, сейчас существует продразверстка. Ей недовольны крестьяне. Да и много кто ещё выступает за свободную торговлю. Идея — продемонстрировать, что если продразверстку отменить, города просто вымрут. А там и крестьянам станет невесело. Беретесь?
Вертов задумался на минуту — а потом его глаза вспыхнули как диодные фонарики.
— Я знаю, как это сделать! Сценарий будет у вас завтра!
Вообще-то сценарий немого фильма — да ещё снятого в стиле Вертова — это как либретто оперы. Конечный результат по нему представить невозможно. Но порядок есть порядок.
— Хорошо. Будет сценарий, поговорим про то, что вам необходимо.
Забегая вперед — Вертов выдал очень впечатляющий ролик. Народ реагировал как надо. Так что с моей помощью Дзига Вертов сделал шаг в бессмертие. Он, конечно, пролез бы и без меня, но всё одно приятно.
Светлана по собственному почину разыскала Александра Ханжонкова. Ну, понятно. Меня его фильмы не впечатляли, так что я про него как-то забыл. А Светлана на них выросла.
Его история оказалась безумной даже для этих времен.
В марте 1917 года Ханжонков отправился в Крым, в Ялту, где оборудовал киностудию — эдакий российский Голливуд. Где и стал клепать свои фильмы. Большевистский переворот прошел как-то мимо его внимания. Дескать, переворачивается там что-то — и ладно. Наше дело — кино снимать. Так вот, на май 1919 года Ханжонков продолжал сидеть в Ялте и снимать кино!
Когда мне это Светлана сообщила, я не поверил своим ушам.
— То есть, как это?
— А что тут удивительного? Он фанатик своего дела.
— Ладно,
