она вложила в нее банку с лекарством.
– Только не смей просить у нас прощения, – тихо сказала она.
Не ответив, Стеллан уставился на склянку, которую стиснул в руке.
Прикрыв дверь, Уинифред оперлась на нее спиной и закрыла глаза. Чтобы обличить Стеллана, ей пришлось вытащить из себя все гадкое, что она прятала в душе. Келлингтон говорил, что они с ней похожи, но на самом деле Уинифред ощущала в себе куда больше общего со Стелланом, и это ей не нравилось.
Планировка особняка Келлингтона отличалась от всех, которые Уинифред видела прежде. Вместо узких коридоров с комнатами, расположенными по обе стороны, здесь были просторные галереи, одну из стен которых занимали огромные окна в полтора-два человеческих роста. Комната, в которой поселили Стеллана, была обособлена, к ней подводила маленькая, отгороженная балюстрадой площадка на половину пролета выше второго этажа. Из-за такой особенности планировки в комнате всегда было тихо, но она же делала дорогу сюда чудовищно долгой.
– Ну же, х-хватит, – донесся до Уинифред нежный голос Эвелин.
Он прозвенел совсем рядом. Уинифред раскрыла глаза и уставилась перед собой, но с площадки никого не было видно.
– Это же Стеллан, милая.
– Вот именно, – сдавленно отозвалась Малин, негромко высморкавшись в платок. – Это же Стеллан. Он всегда был таким. Какое мне дело, забочу я его или нет? Я-то его ненавижу.
Уинифред подкралась к краю площадки и перегнулась через балюстраду. На пролет ниже, у самой лестницы, сидела Малин. Подогнув колени, она прятала лицо в платке. Рядом на ступеньку присела Эвелин.
– Это не т-так, – мягко возразила она. – Если бы ненавидела, разве п-приехала бы сюда?
Малин, хлюпнув носом, подняла глаза. С площадки Уинифред разглядела, что на ее щеках блестят дорожки слез.
– Я приехала, потому что ты попросила, – заупрямилась Малин, но сердитые слезы утирать перестала.
У нее порозовели губы. Будь ее кожа хоть немного светлее, Уинифред увидела бы румянец.
– Мне не доставляет радости возиться со старшим братом, словно с малым ребенком.
– Ты не стала бы делать т-того, чего не желаешь, д-даже по моей просьбе, – со смехом отозвалась Эвелин. – Несмотря ни на что, т-ты любишь его, вот и все.
Она поднялась, но Малин вдруг схватила ее за обе руки.
– Почему же ты ему помогла? – требовательно спросила она. – Я знаю, ты его не любишь. Ведь так?
– Не люблю, – подтвердила Эвелин, смущенно отводя взгляд. Она вспыхнула, но рук не отняла. – Это п-последняя услуга, которую я решила ему оказать.
Малин потянула ее вниз, и Эвелин вновь опустилась на ступеньку. Ее алое платье из муарового шелка сливалось с ковром на лестнице, и казалось, будто за ней тянется длинный кровавый шлейф.
– Он тебя не заслуживает, – с вызовом заявила Малин. – Стеллан – жестокий ребенок. Как бы ты ни решила поступить, никогда больше не смей идти ему навстречу.
В каждой ее черте снова прорезалась торжественная безжалостность. Сейчас она казалась намного старше своих восемнадцати лет, даже старше нежной Эвелин.
– Я не стану. Вот т-только…
Эвелин опустила голову. Малин с жадным любопытством следила за тем, как ее рыжие волосы рассыпаются по плечам.
– Все изменилось. Я не знаю, что мне д-делать дальше.
– Поезжай со мной, в наше поместье, – выпалила Малин.
Уинифред осознала, что они до сих пор не разомкнули рук.
– Мой отец помешался, матери плевать на все, кроме Стеллана, собственных побрякушек и мнения света – что мне здесь делать? Ждать, пока эти двое подыщут мне подходящую партию? – Она сжала ладони Эвелин, с надеждой глядя ей в лицо. – Ты ведь теперь замужем – тебе никто и слова не скажет. Давай уедем прочь? Только ты и я?
Уинифред попятилась от балюстрады. Она отчего-то пожалела, что стала свидетельницей их разговора – слишком личного, чтобы вмешаться или пропустить его мимо ушей. Чтобы не слышать ответа Эвелин, она нарочно громко топнула по площадке, давая знать о своем присутствии, и принялась неторопливо спускаться вниз.
Завидев Уинифред, Эвелин отняла руки и встала. Малин продолжала с легким разочарованием глядеть на нее – похоже, она так и не дождалась ответа.
Она узнала Эвелин недостаточно хорошо, иначе поняла бы, что такого рода уговоры на нее не действуют. Зато достаточно намекнуть, что в своих действиях она полагается на Стеллана, и та отправится хоть на край света, лишь бы стряхнуть с себя это позорное ярмо зависимости.
– Наконец-таки, – буркнула Малин и поднялась следом, торопливо отирая платком Эвелин непросохшие щеки. – Отчего так долго? Душила его подушкой? Надеюсь, успешно?
Эвелин попыталась улыбнуться, но была слишком взволнована, чтобы это вышло у нее естественно.
Спустившись на площадку, Уинифред собиралась миновать девушек, придерживаясь правой стороны лестницы, но Эвелин попятилась, и ей пришлось пройти между ними.
– Твой брат удивительно живуч, – сухо откликнулась Уинифред и поспешила вниз, не взглянув ни на одну из них.
Дарлинг обещал подождать ее на первом этаже, но в холле его не оказалось. Горничной тоже нигде не было видно. Дворецкий тоскливо глядел в окно, подложив ладони под подбородок. Завидев Уинифред, он вскочил и поклонился.
– Мисс Бейл. Прикажете заложить карету?
– Нет, не нужно. Куда ушел мистер Дарлинг?
Дворецкий учтиво предложил сопроводить ее до гостиной, но Уинифред отказалась и сама зашагала по знакомому высокому коридору. Без интереса окинув взглядом портреты на стенах, она заглянула в проем гостиной.
Келлингтон лежал на диване, закинув ноги на боковину. Он пытался читать, но время от времени прикрывал глаза и сжимал губы – его донимал Теодор, нависший над диваном.
– Неужели тебе так интересны эти учебники? – допытывался он, перегнувшись через спинку и раскрывая свою книгу перед лицом друга. – Прочти лучше вот это!
Тот не сопротивлялся, но и не проявлял ни малейшего интереса.
Скрестив руки, Уинифред оперлась на косяк. Ни один из юношей не заметил ее присутствия – Дарлинг был поглощен тщетными попытками обратить Келлингтона в веру в художественную литературу, а тому, казалось, не было дела ни до чего на свете.
– И что это? – лениво поинтересовался он, отодвигая руки Теодора от лица своим учебником.
Тот лишь сильнее навалился на спинку.
– Китс, разумеется. «Ужели мир до того оглох, что бесполезны ему мелодии? Или поэт – не друг, не врачеватель душ людских и не мудрец?»[12]
– Я не впечатлен.
Без признаков раздражения Келлингтон снова отодвинул книжку Теодора, и взгляд его упал на Уинифред.
– Зато твоя невеста, кажется, даже потеряла дар речи.
– Конечно, потеряла, – подтвердила Уинифред. – Он бессовестно нарушил собственное обещание не приставать к людям со своими книжками.
– Келлингтон – это совсем другое дело! – с виноватой
