солидный эксперт по медвежьим психическим непорядкам вещает.
Пенелопе даже приходит на мысль, что Штырь эту свою байку только что сам выдумал, и рассказывает, может, нарочно для неё: не надо себя виноватить, Пенни-Резак, за бол́ьные мои раны – кабанище-то был чокнутый…
Да если по правде, навряд ли старшак в самом деле так уж сильно об этом печётся, не до того сейчас. Пасока с кровью на ссадинах Тиса успела прихватиться тёмными корками.
Громче всех о старшачьих ранах сокрушается Шарлотка, которой теперь не велено влезать к нэннэ-родителю на руки; а вот Штырь-Ковалевы близнята короткое время мрачно повсхлипывали, а потом позвали Руби и затеяли сами играть «в кабана». Меняясь ролями. Тут уж Пенни должна признать, что Хильдиной сестрёнке, пожалуй, достовернее всех удаётся роль Резака: сперва постоять столбом, отпрыгнуть, а потом бегать-шуршать по ближайшим кустам и приносить какие попало листья взамен правдашних хрыковых.
«Ты межняк. И у меня маляшки-межнячки подрастают: как я – орки, как Рэмс – люди». Так Штырь однажды сказал. А здорово было бы и впрямь родиться одним из старшаковых чад. Родной, кровной, по-настоящему. И что за беда, если лицо и уши удались бы больше в людскую породу! Конечно, Тис и Коваль заметно моложе, чем могли бы быть её родители – конопатый, тот и вовсе выглядит почти ровесником большинству молодых костлявых, особенно когда побреется… Но не так уж это и важно.
Да ведь старшаки здесь почти всем получаются вроде родителей, всем молодым недобиткам, приходит вдруг ей на ум.
Пенни-Резак Штырь-Коваль.
Ух, аж промурашило.
Ведь это уже не понарошку.
* * *
Под ночь остаются втроём на кошачьем посту: сама Пенни, Крыло и Ржавка.
Хорошо. А то как после всех сегодняшних событий можно было бы взять да улечься засыпать возле Ёны в Зелёном доме? Ведь извелась бы от неловкости, а так всё-таки отсрочка. Другое дело прийти, чин чинарём отдежурив свой черёд, и повалиться на своё место рядом с ним же, но уже спящим.
Объяснятков-то всё равно не миновать, как ни жаль.
Но уж лучше завтра, нормально отоспавшись.
Мяша тоже является откуда-то из темноты. На Пенни беломордая поглядывает милостиво. Даже можно вообразить, будто кошка ужас какая умная, соображает, что Пенни тоже в некотором роде поучаствовала в её спасении с дерева. Ха.
Сперва костлявые успевают подробно обсудить кабанье происшествие; Пенелопа в который раз старается объяснить, что она-то сама эту злую свинью даже пальцем не трогала и вовсе не удивилась бы, всыпь ей Коваль ещё каких люлей за все последовавшие Тисовы страдания.
Крыло кивает вроде как понимающе, но Ржавка произносит:
– Э, погоди, не путай. Тис говорит, что без тебя он бы свиноту не зашиб?
– Он бы вообще туда не сунулся, не дурак же! А так, получается, пострадал. Из-за меня…
Ржавка хмыкает. Задумывается, будто такой поворот доныне как-то не приходил в голову. Наконец, почесав нос, говорит так:
– Ох, Резак-ррхи, и трудно ж тебе живётся наверное с таким умищем… Заживут Тисовы раны? Заживут, куда денутся. Кабаньего мяса вы добыли? Да хоть завались. Ты говоришь, подвиг-то был знатный, хоть песню складывай? Опять верно. И Тису потом помочь ты ж нигде не оплошавши, Морган хвалил… Самое главное: старшаки на тебя не в обиде? Не.
– Н-ну и что?
– Ну и всё.
Крыло смотрит на Ржавку с таким восторгом, будто отродясь ничего более мудрого не слыхал.
– Если б мне такой ум хитровыточенный, как у тебя, ррхи, так это давно ещё за промах удавиться бы пришлось, от виноватости, – признаётся Ржавка. – А то до сих пор стыдновато, как вспомню.
Чтобы Ржавке за что-нибудь на свете было стыдно – такого Пенни даже вообразить не может. Не иначе, там кто-нибудь вообще погиб.
– Что за промах, расскажи, – просит Крыло. – А то я тоже часто виноватый хожу, от своей дурнины…
Змеелов глядит на Крыла как-то искоса.
– Да тебе, может, больно будет и слушать. Лажа-то чуть не вышла злая.
Крыло кивает, но не отводит от Ржавки разноцветных глаз. Помолчав, говорит тихонечко:
– Ну ты всё равно расскажи.
Ржавка дотягивается потрепать Крыла за встопорщенный бурый хохольник:
– Ладно, красавушка. Чего не сделаешь, раз уж такая милаха просит… Так слушайте. Это на первой зимовке ещё было, говорю же – давненько. Лет мне тогда было вроде вашего, аккурат клыки взрослые выросли, а умишка даже теперешнего не было ещё. Хожу ошалевши, от густых кровей аж в глазах мутно.
И вот смотрю я на старшака… это ведь ещё до того было, как Рэмс Коваль нас отыскал – смотрю и вижу: Горхат Нэннэ Серп Нерождённого Месяца, да ведь старшак-то мой дюже больно мается от своей разлуки, аж глаза запали, не продыхнуть, не разлегчаться…
Уши Ржавкины поджаты, взгляд делается потерянный и тоскивый.
– Вот и давай я пасти старшака, всё около да вокруг, а Штырь будто бы и в упор не видит, моих-то обихаживаний. Ну, это мне тогда так казалось. Только поближе подберусь – то в лес по дрова пошлёт, то велит кусок мяса мороженого к ужину на-стружить. Как дровец полно и мяса настругано – ну, спляшем или подерёмся чуток, да и всё. А мне… крепко блажь прижглась. Я и в упор не вижу, что не надо лезть!
Вот в один день Тис недоспал сильно, да залихорадил малость. Пошёл, значит, среди дня в дому полежать – домов-то у нас на всех тогда ещё только два было – а я кругом рыскаю… Ай, думаю, была не была. Подкачусь тихонечко. Может, и не прибьёт.
– А потом чево? – спрашивает Крыло шёпотом.
– А ничево, – отвечает Ржавка. – Срубило старшака напрочь, видать, уставши был мало не до смерти. Зато Чабха Булат вовремя домой морду сунул. Чаб тогда мелкий был, едва о паре клычат, да хлипкий ещё – ну, он до того ещё хворал долго. А откуда и силы взялись – подшвырнулся, цоп, выволок меня без портков через порог за волосы и давай во-от такой дровишкой рёбра мои считать. Ну картинка была… на наш ор все сбежались, конечно, Штырь и сам проснулся. Не растащили бы – так и убил бы меня Чабха-то, дай ему Горхат Нэннэ на сто лет здоровья. Хоть не дал вконец опозориться.
Крыло глазами только моргает. Понял чего или не понял – чёрт его разберёт.
– То есть Чабха, мелкий, тебя выволок… эээ без портков… да ещё и поленом отколотил, перед всеми, и поэтому не дал опозориться? – осторожно уточняет Пенни.
– Ага. Так и было, –
