нужен помощник на кухню.
Так я оказался в Америке.
Я прошел свой крестный путь — чистил обувь, продавал газеты, работал грузчиком в порту. Но я знал, что хочу работать в театре — кем угодно, лишь бы дышать воздухом сцены. И мне удалось получить работу подметальщика в одном из многочисленных театров Нью-Йорка. Не могу передать, как трепетало мое сердце, когда я вновь оказывался в милом моему сердцу месте. Вместе с чернокожими парнями я подметал зрительный зал после представлений и убирал мусор, оставленный зрителями.
В этой удивительной стране, где поначалу все казалось мне чужим и диким, меня поджидала удача. Все, за что бы я не взялся, приносило мне деньги. Там я собрал свою первую свободную труппу, снял помещение и наш театр имел успех.
Я вкладывал деньги, они приумножались с такой скоростью, что иногда становилось страшно.
Наружность моя не менялась. Я женился, у меня появлялись дети, они взрослели, разъезжались, жены умирали, а я… Я лишь менял документы, выдавая себя за кого-то из собственных детей и жил дальше. С моими деньгами и связями это не представляло затруднений. Из непонятного мне самому упрямства я сохранял имя, данное мне при крещении. Мне казалось, смени, потеряй я свое имя, я потеряю себя, забуду, кто я есть на самом деле. Моя жизнь и без того слишком нелепа и фантастична. Мое имя — моя точка опоры. И вдавленный шрам на лбу — заживший след от удара прикладом. Каинова печать…
Год 1967.
Я устал. Смертельно, непоправимо устал. Мне перестало быть интересно. Жизнь тяготит меня, и я ничего не могу с этим поделать. Психотерапевты прописывают мне антидепрессанты, но они лишь притупляют мой разум. Я перестал их принимать, перестал обращаться к психотерапевтам. Денег у меня столько, что они уже сами заботятся о себе с небольшой помощью адвокатов и управляющих. Мне же остается лишь время от времени менять документы и переезжать с места на место. Я объездил все фешенебельные курорты, посетил все мировые достопримечательности, совершил все возможные круизы, потом стал ездить по самым удаленным и заброшенным уголкам планеты. Но и это мне надоело.
Лишь в одно место я не могу поехать — на мою родину. Мне страшно. Чего я боюсь? Смерть не может меня настичь, а если бы и так — я мечтаю о ней, как усталый путник о ночлеге.
Мне кажется, я догадываюсь о природе моего страха — где-то глубоко во мне теплится надежда, что там, где началась моя жизнь, возможно, ждет меня избавительница-смерть. И мне страшно, что этой последней надежде не суждено сбыться. Пока я вдали от родины, я могу эту надежду лелеять и думать, что возможно когда-нибудь…
Я оставил попытки снять проклятье. За много лет я обращался к людям, называвшими себя экстрасенсами, колдунами, медиумами. Ни один из них не смог увидеть, что я топчу эту землю уже больше сотни лет. Я перестал надеяться на избавленье.
Я перевернула страницу. О! Вот и шариковая ручка.
“Год 1995
Моя затейница-судьба занесла меня в крохотную деревушку в Пиренеях и мне посчастливилось оказать помощь одному цыганскому семейству.
Они попали в беду, и вопрос нельзя было решить с помощью денег.
Много лет назад я взял себе за правило помогать людям, если это в моих силах. Я вызволил главу семейства из полиции, воспользовавшись некоторыми своими связями (за много лет я оброс полезными связями по всему свету). Дело против него закрыли.
Цыгане были мне очень благодарны и рвались чем-то помочь. Но чем можно помочь человеку, который ни в чем не нуждается? Тогда они устроили праздник в мою честь. Была приглашена вся деревня, меня усадили на почетное место. В разгар празднества появилась
старая цыганка, мать спасенного мною главы семейства, на вид ей было лет за девяносто. Увидев меня, она изменилась в лице. Она страшно побледнела, глаза ее остекленели, ужас и отвращение отразились в них. Не сказав ни слова, она взяла меня за руку и повела в свою комнату.
Это был первый человек за сто с лишним лет, кто увидел висящее надо мной проклятье.
Она говорила на старинном цыганском наречии. И хотя за свою бесконечную жизнь я освоил множество языков, я никогда не слышал ее языка и понимал ее с трудом. Я говорил с ней по испански, она понимала не столько мою речь, сколько читала мои мысли. А я улавливал знакомые слова, латинские корни, коих множество в цыганских наречиях. Не уверен, что понял все дословно, но общий смысл был мне ясен.
— Ты проклят, сынок. — сказала она, как только мы остались с ней вдвоем. Ты совершил страшное злодейство, и проклятие твое заслуженное.
Я едва сдерживался, чтобы не зарыдать — она была первым человеком, кто увидел проклятье и с кем я мог говорить о моем преступлении.
В моей душе робко подняла голову надежда.
— Не проходит дня, чтобы я не сокрушался о содеянном! Раскаяние истерзало мою душу, я готов на что угодно, лишь бы искупить вину. Ты можешь снять проклятье? — взмолился я.
Цыганка медленно покачала головой.
— Я не умею такое снимать. Сколько живу на свете, мне не встречалось проклятие на вечную жизнь.
— Неужели для меня нет избавленья?
Цыганка схватила меня за руку своими сухими пальцами, напоминающие птичьи когти, закатила глаза, тело ее затряслось мелкой дрожью.
— Я вижу… Мертвая покинула склеп… Найди ее.
— Где мне найти ее?
— Там, где убил. Езжай на место убийства. Там ищи.
— И что делать, когда я ее найду?
— Мертвая встретится с живой. Родная кровь… ищи родную кровь той, кого убил.
— Родная кровь? Но это невозможно! У той, кого я убил не было детей…
— Я говорю, что вижу. Я вижу, что показывают. Ищи родную кровь. Мертвая встретится с живой.
Я обнял старую цыганку и поспешил было вон, но она снова схватила меня за руку.
— Не сверни шею, сынок. Твоя избавительница еще на свет не родилась. Только собирается. И дом твой разрушен. Но ты не бойся, поезжай домой. Ищи убитую и жди живую.
— А как я ее узнаю… живую?
Старуха глянула на меня блестящими птичьими глазами.
— Узнаешь. Чтобы убедиться, что не обознался, дай ей вещь убитой. Ты знаешь, какую. Она испугается. Тогда будешь знать наверняка.
Но ты должен ждать.
Год 2005. Россия, усадьба “Вороний приют”
Я дома. Путешествие мое длиною в двести лет должно завершиться здесь, или я окончательно распрощаюсь с надеждой на покой и
