После похорон кдому бабушки отправилась я– одна. Разобрать вещи, какделикатно намекнули родственники, имея ввиду вымести все скверное прочь. Стех пор какона окончательно обосновалась вглуши, ониедвали навещали ее– опасались подцепить сумасшествие, словно оно бешенство, которым можно заразиться. Немне их упрекать: яисама то идело изобретала предлоги, лишьбы невозвращаться. Нетрястись наузкой колее, продираясь сквозь бурелом, неспать встылой пристройке, увешанной зверобоем иусыпанной солью. Воздух здесь отдавал сыростью, тиной итолченым чесноком; так пахло помешательство.
Меня никогда нехватало дольше чем наодну ночь– вонь впитывалась вкожу, пористым лишайником прорастала изнутри. Уезжала янеизменно вспешке, утром, пока безумие ненабухло втревожном полуденном свете, ине оборачивалась набабушку– тапровожала, стоя накрыльце, стонкой улыбкой, будто все понимала.
Я моглабы никуда неехать– меня тоже неосудилибы. Однако, прежде чем взвесить шансы, ужезакинула сумки вбагажник иобъявила, чтобуду внезоны доступа. Стоило нервно дернуть щекой– «Мненужно… время… чтобы справиться сэтим»,– каквопросы иссякали, илюди выдавливали лишь робкое: «Конечно! Береги себя».
Все, кроме мамы, разумеется.
Поминки проводились прямо накладбище, едва рабочие выровняли почву. Бабушке достался славный участок– усклона вбуйных желтых соцветиях. Заними, всамом низу, яивыкуривала сигарету засигаретой. Маманекомментировала нимою позу– накортах,– нихолмик пепла усброшенных туфель; только потребовала сигарету идля себя.
Пекло́ нещадно, так, чтозудело подколенями, затянутыми вкапроновые колготки. Правильно, чтоее хоронили вавгусте. Все, чтобы сней нислучалось, непременно выпадало наавгуст.
–Сомнительная затея,– цыкнула мама.– Но, может, тытам что-нибудь да найдешь.
Возможно, ядаже пошутила– оспиритической доске илимистических журналах издевяностых, которые точно перевернут мою судьбу; неуверена. Номашина была заправлена, кофе залит втермос, азаднее сиденье подзавязку забито всем, чтопригодится впостколхозном отшельничестве– илисделает его совершенно невыносимым.
Дорога выдалась легкой, нодлинной– длиннее, чемкогда натом ее конце кто-то встречал. Яостанавливалась везде, гдетолько можно остановиться: вкафе призаправках, наповоротах ксосновым борам, напунктах отдыха длядальнобойщиков. Шоссе, кодиннадцати часам уже источающее раскаленное марево, вилось сквозь болотистые низины ивымирающие села– слишком лощеное дляразрухи вокруг. Наповороте кТвери яна мгновение задумалась– ачто, если вжать педаль газа иумчаться насевер? ДоПитера, доКарелии… отречься– немоя это забота– исвить гнездо укакой-нибудь тихой реки.
Новсеравно нырнула влево, туда, гдеотшлифованный асфальт обрывался вварварскую насыпь песка ищебня. Приветствовали меня лишь ржавые топи, ощерившиеся лысыми остовами. Летдесять назад, когда бабушка еще срадостью приглашала друзей отдохнуть наприроде, кто-то изее знакомых принюхался ипробормотал: «Злая увас земля, гнили много». Тогда гниль меня волновала мало, астем мужчиной ябольше необменялась ниединой фразой, нопочему-то сразу ему поверила– иотныне, вылезая измашины, слышала тяжелые сладковатые ноты.
Жаль, онинеотражались вобъективе.
Я обещала себе неработать, нобез камеры маялась какбез рук– поэтому, извлекая ее изчехла, оправдывалась: нетак уж часто удается запечатлеть ястреба, кружащего надцерковными куполами, илиилистые озера, илиборщевик наневозделанных полях.
Чем ближе кдеревне, темтруднее становилось дышать, словно что-то наползало нагрудь. Облокачиваясь окапот, глотая теплую воду ипрокручивая свежие фотографии, япочти надеялась, чтохотябы наодной мелькнет тень-не-тень, вперит воко камеры костяной палец. Однако снимки– русская печаль– невыделялись ничем.
Деревня таилась влесу– тотбрал ее вкольцо столь плотно, чтоотсекал районы друг отдруга: дома ютились впроплешинах между дебрями. Детимогли заблудиться иочутиться вдругом селе, даже пробираясь сквозь прямую просеку. Чащажадно поглощала все, чтопринадлежало людям: стоило хозяевам разлениться илисемье уехать, онасметала заборы, крошила стены, пожирала бани исараи, пока неподминала подсебя участок целиком– ине бралась заследующий.
Я влес неходила. Несомневалась: шагнешь нетуда, потеряешься– ини зачто невыберешься, какни надевай одежду наизнанку, абашмаки– наоборот. Звуки таяли там, будто надне омута. Бабушка зазывала поягоды, ноязапиралась вкомнате, покаона, ворча, незакрывала калитку иее пестрый платок нерасплывался вдалеке.
Впоследний раз янавещала ее здесь года два назад– прежде, чемона заболела имама увезла ее вгород. Никто изнас непредположилбы, чтодеревня обезлюдеет столь быстро; теперьже избы оседали вгрунт, ивладели ими лишь птицы да беспризорные собаки. Признаки жизни подавала только центральная улица: брезентами надогуречными рядами, ухоженными яблонями, веревочными качелями. Тристарухи, ковыляющие пообочине, подозрительно зашептались, едва яобогнула их насвоей «Тойоте».
Дом бабушки располагался наотшибе, окнами влес. Раньше пососедству сним торговала козьим молоком румяная дама, баловавшая детей сахарными кубиками, нопосле ее смерти хозяйство угасло; бабушка отодрала доску отизгороди, чтобы косить там траву– иначе змеи свилибы гнезда. Другой участок, тот, чтонапротив, дотла сгорел впожаре– напепелище никто невернулся, иего скорбно, будто саван, застилали осины.
Когда яприпарковалась перед воротами, солнце уже перевалило через зенит. Заглушив мотор, несколько минут просто сидела всалоне. Нехотелось ступать вдом, холодный ибезымянный, каксотни чужих руин попути сюда. Язнала, что увижу, ичасть меня ликовала– разее нестало, сумасшествие должно развеяться, разве нет?– адругая пульсировала: какэто место может существовать безнее?
Кбабушкиному участку чаща была беспощадна: еслибы неуродливая роспись начердачных ставнях, которую явырисовывала еще первоклашкой, тонитерриторию, нидом былобы неузнать. Дикость уничтожила грядки исад: всюду, будто сорняки, пробивались маргаритки; вишни игруши поникли, стесненные крепкими березовыми стволами; там, гдераньше зрела морковь икапуста, вырыли норы кроты. Ограда кое-где сминалась поднатиском могучих вольных деревьев. Примысли обих узловатых корнях– шевелящихся, будто паучьи лапы, плетущих сеть, заманивающих добычу– меня затошнило.
Чащобу нельзя пускать напорог. Естьлесное, аесть человеческое.
Калитка натужно скрипнула, ноподдалась. Ворот дляавтомобилей нет, какбы яни возилась спроржавевшей щеколдой, поэтому «Тойоту» пришлось оставить снаружи.
Выезжая изМосквы, ягадала, вкаком состоянии обнаружу избу– воры врядли устоялибы перед покинутым жилищем,– однако стекла остались целыми, адверь ине пытались взламывать. Лампочка вкоридоре загорелась, лишь чуть мигнув. Поблескивали ряды пустых банок, пучки благовоний подпотолком издавали пряный аромат. Снявбосоножки, япрошла вобеденную, гдеобычно стояло колодезное ведро; вода внем оказалась прозрачной, набранной словнобы толькочто.
