Вы остановились в учительской семинарии? Завтра утром я зайду к вам. А пока — до свидания, Григорий Петрович!
Тамара ушла. Григорий Петрович рассердился на себя, почему он сразу не оборвал Тамару. А Зверев, оказывается, приспособился.
На следующее утро Тамара пришла к Григорию Петровичу в учительскую семинарию. Он только что встал.
— Извините, Григорий Петрович, — сказала она, — но если вам почему-либо не по душе мое присутствие, то скажите прямо.
— Я хочу сказать вам, Тамара Матвеевна, что в Аркамбале у меня есть жена.
— Слышала, слышала. У нас много говорили про вашу романтическую историю. Только я одного не могу понять: как такой интеллигентный человек, как вы, может иметь что-либо общее с такой ди… — тут Тамара запнулась: она хотела сказать «дикаркой», но не решилась, — с такой темной женщиной?
Если бы Тамара не заговорила про Чачи, да еще в таком тоне, Григорий Петрович, наверное, согласился бы ехать с ней в Аркамбал, но ее слова его возмутили:
— Вы, считающая себя интеллигентной девушкой, в самую трудную минуту моей жизни оскорбили меня и ушли, хотя я ни в чем перед вами не был виновен. А та, которую вы с таким презрением назвали «темной», поддержала меня и дала мне счастье. Кроме того, она теперь не такая уж темная. Эта женщина — моя >цена и- друг. Я никому не позволю плохо говорить о ней. Прощайте, Тамара Матвеевна, сейчас я окончательно убедился, что наши пути давно и навсегда разошлись.
Григория Петровича согласился подвезти до Аркамбала учимсолинский мариец.
Они подъезжали уже к Учимсоле, когда Григорий Петрович услышал звуки барабана. Три года не слышал он родной марийской музыки, ритма марийских мелодий. Чувство радости охватило Григория Петровича, и он запел свадебную песню:
Зеленого лыка мы принесли,
Где присесть, чтоб очистить его?
Веток на веник мы принесли,
Где присесть, чтоб связать его?
Красную землянику мы принесли,
В какое блюдо насыпать ее?
Красную девицу мы привезли,
В какую комнату завести ее?
Мужик обернулся к Григорию Петровичу, улыбнулся:
— Ты, оказывается, и петь умеешь по-марийски.
— Раньше, говорили, получалось неплохо. Только вот уж три года петь не приходилось.
— Откуда будешь, земляк?
— Моркинский.
В Учимсоле ямщик Остановился. Григорий Петрович торопил его ехать дальше, но тот не поехал, пока не напоил Григория Петровича чаем.
— Теперь-то уж недалеко, к вечеру доедем, — говорил он. — Да и лошаденке требуется отдохнуть малость…
В Аркамбал они приехали лишь в сумерки.
Чачи весь день ждала Григория Петровича. Получив от него письмо, в котором он писал, что приедет в понедельник, она так разволновалась, что Зинаида Васильевна никак не могла успокоить ее. Чачи пела плакала и смеялась одновременно.
Ранним утром она прибежала в Аркамбал и весь день простояла у ворот. Лишь когда стемнело, подумав, что сегодня Григорий Петрович уже не приедет, расстроенная, зашла в избу.
Но тут заскрипели ворота, Чачи бросилась к окошку: во двор заезжал тарантас, а в тарантасе — Григорий Петрович! Чачи, не помня себя, выбежала на улицу, повисла на шее Григория Петровича и разрыдалась…
Вышли во двор Яшай, Яшаиха и Япуш. Григорий Петрович обнялся со всеми, расцеловался…
Из рассказа Чачи и Яшая Григорий Петрович узнал о том, как теперь идет жизнь в Аркамбале.
А жизнь в Аркамбале после того, как свергли царя, почти не изменилась. Волостное правление лишь сменило свою вывеску и стало называться волостным комитетом. Заправлял там всем прежний волостной старшина. Земский начальник пошел в страховые агенты, но сам только и ждет возвращения старых порядков.
Панкрат Иванович за эти годы стал полновластным хозяином в Аркамбале. К элнетским лугам он прикупил еще пахотную землю и теперь ее засевает. На его гумне стоит с десяток скирд, а у мужиков давно уж в амбарах пусто. На базаре пуд муки стоит девять рублей, Панкрат берет червонец.
На следующий день Григорий. Петрович и Чачи пошли в Тумсръял к Зинаиде Васильевне.
За рощей Григорий Петрович остановился на откосе, на том же самом месте, где они стояли с Чачи три года назад.
Зеленели поля. В глубоком овраге еще не растаял снег, а на бугре расцвели цветы.
— Сейчас наступила первая весна новой жизни, — сказал Григорий Петрович. — Еще будут впереди холода, снег, грозы с градом, но ничто уж не остановит весны. Пока еще в деревне хозяйничают Панкраты Ивановичи, но скоро станут хозяевами жизни бедняки.
Григорий Петрович рассказал Чачи, что он видел в Петрограде и в пут-и, когда возвращался из тюрьмы. Чачи слушала его с большим вниманием, теперь она понимала все, что говорит Григорий Петрович, и это его очень радовало.
— Книги ты читала в последнее время? — спросил Григорий Петрович.
— И книги и газеты, — ответила Чачи.
— Пушкина читала что-нибудь?
— Читала «Барышню-крестьянку» и «Цыганы». Что не понимала, мне Зинаида Васильевна объясняла. А еще читала «Послание в Сибирь», и, когда читала, думала о тебе.
Певучим голосом Чачи продекламировала:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье…
. . . . . . . . . .
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Чачи наклонилась, сорвала цветок и протянула его Григорию Петровичу.
Зинаида Васильевна от^души обрадовалась, увидев Григория Петровича и Чачи.
— Ну вот, вы снова, вместе, — сказала она. — .Когда только вернется мой Иван Максимович…
— Где он сейчас?
— В Пскове, в госпитале.
— Ой так и не надел офицерские погоны?
— Разве вы его не знаете? Он тут приезжал на побывку, и у него был интересный разговор с курыктюрским учителем. Тот завидовал своим товарищам-учителям, которые получили офицерские чины и щеголяли в золотых погонах. «Скоро настанет такое время, — сказал ему Иван Максимович, — когда не ты им, а они будут завидовать тебе, когда они с удовольствием будут готовы сменить свои погоны на твой поношенный пиджак…»
— Да, многое меняется в жизни… Три года назад я даже не надеялся, что вернусь и увижу Чачи…
— Вы, Григорий Петрович, будете, как и раньше, работать учителем?
— Это лето думаю отдохнуть. Но, конечно, сидеть сложа руки я не намерен. Большевики направили меня сюда агитатором. Несколько дней отдохну и возьмусь за дело. Жду, когда
