не укладываются ни в какие рамки; они совмещают в себе бесчисленное количество противоречий. Бесчисленные дороги открыты. Идите, куда хотите, только идите. Думается мне, только, что не следует заранее определять дорогу, т. к. это будет также гадательно и также неверно, как неверно все в наши дни. Мне кажется, что физиономия журнала должна складываться самой жизнью. В зависимости от того, как будут «мечтатели» воспринимать то или иное явление жизни, будет определяться и путь журнала.
История и будущее поколение будут искать по разным документам, что и как переживали в эти дни люди с острейшим восприятием, люди одаренные талантом передачи этих восприятий? <…> Мне хочется только сказать, что «Записки мечтателей» потому и называются «дневниками писателей», что писатель на этих страницах записывает то, что привлекает его внимание. Почему впечатление от театра или от книги менее ценно, чем впечатление от боя и бури? Почему впечатление уличной встречи менее ценно впечатлений растительной природы?
<…> «Записки мечтателей» допускают на своих страницах все, что от «мечтателей» — вот физиономия (полагается, что «мечтатель» художник). Только тогда существование «Записок мечт<ателей>» и будет оправдано, когда художники займутся своим делом[611].
В этом фрагменте письма обращает на себя внимание то же, что и в «извинениях» Иванова: с одной стороны, журнал Алянский называет уже «Записками мечтателей», с другой же — в качестве концепции журнала он фактически пересказывает мысли Белого, обосновывающие концепцию «Дневников писателей». Более того, Алянский настойчиво подчеркивает смысловую тождественность старого и нового названий журнала: «Мне хочется только сказать, что „Записки мечтателей“ потому и называются „дневниками писателей“…»; «полагается, что „мечтатель“ художник».
Итак, к середине февраля новое название журнала было уже придумано, но старой концепции журнала оно не противоречило. Более того, несмотря на изменение названия журнала, еще в конце февраля журнал по-прежнему планировалось открыть статьей Белого «Дневник писателя». «<…> посылаю корректуру Вашей статьи „Дневник писателя“, которую очень прошу выверить по возможности быстрей, т. к. с нее начнется журнал; необходимо отпечатать его в первую очередь, иначе не хватит шрифта», — писал Алянский Белому 24 февраля 1919 года[612].
Представляется значимым то, что тему писательского дневника планировалось продолжить в следующих выпусках. 28 февраля Белый сообщил Алянскому, что высылает ему «статью для 2<-го> № „Журнала“»[613]. На связь этой статьи со вступительной статьей к первому выпуску недвусмысленно указывало ее название «Дневник писателя» и подзаголовок «Почему я не могу культурно работать»[614].
Достаточно долгое время старое название «Дневники писателей» и новое название «Записки мечтателей» существовали практически на равных правах. И если не делал принципиального различия между «Дневниками» и «Записками» сам Алянский, то что уж говорить о других.
«О, „Альконост“! — писал в юбилейном альбоме Алянского В. Э. Мейерхольд 1 марта 1919 года. — Один из мечтателей бережет свои силы, чтобы как можно скорее дать хоть две странички своих записок самому энергичному из издателей — Самуилу Мироновичу Алянскому для задуманных Дневников»[615].
В этом приветствии Мейерхольда, как и у Алянского, нет принципиального различия между записками и дневниками; эти понятия выступают если не тождественными, то очень близкими, взаимозаменяющими и проясняющими друг друга.
Уже после выхода в свет первого номера журнала Иванов-Разумник, внимательно его прочитавший и готовящийся отдать статью во второй номер, именовал издание — в письме Белому от 23 августа 1919 года — «Дневником Мечтателей», соединив первое слово из старого названия со вторым словом из нового: «Если выйдет № 2 „Дневника Мечтателей“ <…>, то прочтете в нем мою старую (1918 года!) статью „Эллин и Скиф“, на темы, родственные и кризису культуры, и кризису гуманизма» (Белый — Иванов-Разумник. С. 175).
Поразительно, но «путался» в названии журнала и Белый, активнее всех работавший для него. Так, в письме Алянскому от 23 или 24 февраля 1919 года он сообщает о том, какую «порцию» материалов подготовил «для 2<го> № „Записок мечтателей“»[616]; в письме, отправленном в начале марта, обещает написать «3 статьи для „Дневника“»[617]; в письме, отправленном в середине марта, сообщает, что «всецело начинает работать для „Записок мечтателей“»; в письме от 7 мая перечисляет то, что готов прислать «для „Дневника“ № 3-го»[618]. Вероятность того, что Белый мог в последнем письме забыть название журнала, минимальна, так как именно в письме от 7 мая 1919 года он сообщает о получении первого, только что вышедшего номера «Записок мечтателей» и высоко о нем отзывается: «Дорогой и милый Самуил Миронович, <…> первый номер „Журнала“ — преинтересен; он приглашает к работе; не сомневаюсь, что он будет все интереснее и интереснее»[619].
Как кажется, на первых порах новое название («Записки мечтателей») использовалось для внешнего мира, как экзотерическое, изначальное же название («Дневники писателей»), отсылающее к «дневнику трех поэтов» 1911 года и к договоренностям развивать «интимные темы» «интимным кругом лиц» — для внутреннего пользования, как эзотерическое. Думается, что только так и можно интерпретировать странное, на первый взгляд, заявление в письме Алянского Блоку: «<…> „Записки мечтателей“ потому и называются „дневниками писателей“ <…>».
В данном контексте любопытно проследить, как вместе с изменением названия альманаха менялось и название представленного на его страницах основного произведения Белого — автобиографической повести, занявшей большую часть первого и второго-третьего номеров[620]. Повесть планировалось назвать «Дневником чудака»[621] (под таким заголовком ее фрагмент был опубликован в 1918 году в журнале «Наш путь»[622]). И лишь на последней стадии, когда вместо «Дневников писателей» было все же решено издавать «Записки мечтателей», произведение приобрело окончательное, коррелирующее с заглавием журнала заглавие — «Записки чудака»[623]. При этом в самом тексте произведения материал, представленный на суд читателю, по-прежнему называется дневником: «<…> косноязычие отпечатлеется на страницах этого дневника; нас займут не предметы сюжета, а — выражение авторского лица, ищущего сказаться», — предупреждает Белый в подглавке «Писатель и человек»[624]. «Назначение этого дневника — сорвать маску с себя, как с писателя; и — рассказать о себе, человеке, однажды навек потрясенном <…>», — продолжает он в следующей подглавке, которая так и названа — «Назначение этого дневника»[625].
Не мог разобраться в этом калейдоскопе заглавий даже Алянский, руководящий пересылкой из Петербурга в Москву и обратно корректурных листов и рукописи «Чудака». Так, в письме Белому от 24 февраля 1919 года он умудрился одну и ту же повесть назвать по-разному:
Глубокоуважаемый и дорогой Борис Николаевич!
Посылаю Вам при сем конец той части «Записок чудака», которую получил от Кожебаткина <…>. Не помню, писал ли я
