него не требовало. По небу пронеслась стрела молнии, но из-за смога она не была яркой. Донеслись раскаты грома, как будто треснул хребет великана. Тилу обхватил голову собаки ладонями и заглянул ей в глаза:
— Мааги, приближается калбойшаки[71]. Этой ночью и ты, и твои друзья будете в безопасности.
Собака посмотрела на него злобными карими глазами, мерцающими в свете уличных фонарей. Выдохнула, обдавая Тилу своим запахом, встряхнулась и заковыляла прочь. Стая последовала за ней.
Тилу снял свою порванную сандалию и остаток пути прошел босиком.
Как это всегда бывало, муссонный ливень обрушился без предупреждения. Тилу остановился как вкопанный и вмиг промок до костей. Он поднял лицо к небу. Достаточно было сделать всего несколько шагов и завернуть за угол, чтобы оказаться дома. Рукой подать, но он не хотел двинуться ни на дюйм. Сквозь пелену потопа он смотрел на раскачивающиеся провода и представлял, что это высокие кокосовые пальмы. Что это они послали дождь, которого так ждал город, задыхаясь от летней жары.
Наконец Тилу медленно побрел к дому, придерживая сандалии в надежде, что их можно будет починить еще раз.
На бетонной плите, мостиком перекинутой между его порогом и сточной канавой, сидела Лали, обхватив колени руками; волосы прилипли к ее лицу, а сари слилось с телом как вторая кожа. Тилу был уверен, что ему показалось. Он мог бы понять, будь в его крови хоть капля алкоголя — уж как он жаждал его! — но ведь и пустой желудок рождает галлюцинации. Лали возле его дома, прямо перед ним, — должно быть, это мираж: он так много думал о ней, что вызвал ее образ одним своим горячим желанием.
Тилу направился к ней, приближаясь с осторожностью, чтобы не проснуться, опасаясь, что дождь смоет видение. Лали подняла него безмолвный взгляд, и он сел рядом, задаваясь вопросом, можно ли прикоснуться к творению его перегретого, зараженного любовью мозга.
Наверху, в комнате и половине коридора, которые он унаследовал, Лали показалась более реальной; она обретала плоть по мере того, как с нее стекала вода, заливая убогое жилище Тилу. Он завороженно наблюдал, как девушка выкручивает дождевую воду из своих длинных волос, заметил, что ее темная кожа покрыта синяками.
Переодевшись в одну из его старых рубашек, Лали спросила:
— Хочешь чаю?
Тилу все еще не мог поверить, что плод его воображения приготовит ему чай. Лали поймала его взгляд, улыбнулась, и он погиб. Ни слова ни говоря, проследовал за ней в коридорчик, где брезентовая штора вела заведомо проигрышную войну против двойного натиска ветра и дождя. Лали удалось разжечь керосиновую плитку, она нашла чай и сахар среди побитых банок для сыпучих продуктов и заварила чай. Тилу возблагодарил всех богов, когда осознал, что молоко в пол-литровом пакете Mother Dairy, купленном накануне, не скисло.
Лали протянула ему дымящийся чай, и Тилу заключил чашку в свои мозолистые пальцы, придвигаясь ближе к предмету своей любви, пока их плечи не соприкоснулись.
Они сидели в затененном углу выгороженной в коридоре кухоньки, частично укрытые брезентом, который сражался на последнем издыхании, угрожая рухнуть в любую секунду, оставив их на милость стихии. Сидели и наблюдали, как вспыхивают и гаснут огни на билборде с рекламой матраса: соблазнительная женщина все еще приглашала любого желающего в свои уютные объятия. Лали протянула руку, согретую чашкой, и Тилу схватил ее, прежде чем рука могла исчезнуть, цепляясь за ее пальцы изо всех сил. Красотка на матрасе мерцала во вспышках молнии, потому что свет на улице и в доме погас из-за внезапного отключения электроэнергии.
— Чертовы перегрузки, — пробормотал Тилу, пытаясь встать, чтобы найти свечи и спички.
Теперь уже Лали сжала его пальцы, отказываясь отпускать.
— Скоро появятся звезды, — прошептала она.
Тилу знал, что никаких звезд, конечно, не будет. Во всяком случае в такую бурю. Рекламируемый матрас с симпатичной сексапилкой заменял им все звезды в ту ночь. Они сидели, любуясь дождем, и дрожали, когда его брызги падали на одежды, высыхали и снова пропитывали ткань насквозь.
Однажды любимый любим навсегда, подумал Тилу, очень довольный собой. Он чувствовал, что наконец-то докопался до сути всей этой бурлящей неразберихи, как бы ее ни называли. Любовь есть любовь, и она чудесным образом остается неизменной, хотя путь к осознанию этой истины зачастую пролегает через самые невероятные безумства.
Люди любили в эпоху телеграфа и радио, его отец ухаживал за его матерью на расстоянии; а теперь люди любят в эпоху смартфонов и интернета. Тилу ни к чему из этого не прибегал, но в душном болоте своего сердца знал, что всякая любовь пламенеет заглавными буквами красной неоновой вывески. Во все времена она ощущалась одинаково и в песнях, и в танцах, и в письме — как вечное ожидание и необъяснимое единение.
Иногда он слышал песни. И они, казалось, говорили: да, это оно, это именно то, на что похожа любовь. Слова могут меняться, но душа и суть — никогда.
Иногда он боялся, что это конец пути, что он никогда больше не почувствует такой любви. И это было похоже на маленькую смерть.
Тилу слышал, как один очень образованный человек сказал, что французы называют оргазм маленькой смертью. Может, и так, но нутром он чуял, что, когда дело доходит до драки, любовь бьет беспощадно. Если ты не прошел через сотни маленьких смертей, значит, это не любовь.
Когда Лали прикоснулась к нему, Тилу почувствовал, как на него обрушивается океанская волна. Прикосновение лишило его дара речи. Если бы он осмелился открыть рот или попытался выразить свои чувства словами, огромная волна поглотила бы его, унесла в свои глубины. В конечном счете, подумал Тилу, Лали — не более чем песчинка в море его любви к ней. Не имело значения, ответит ли она взаимностью, да и ответит ли вообще, потому что никто не мог отнять у Тилу его любовь, даже сама Лали. Она любима, и такой и останется — навсегда любимой.
Какая любовь ниспровергает любимого? — недоумевал Тилу. Его вышколенное сердце подсказывало, что всякая. Любовь способна свести на нет даже самого Тилу, но сама все равно останется. В каком-то странном уголке души, совершенно ему чуждом, он чувствовал себя невероятно счастливым оттого, что вообще познал такую любовь. Сколько людей рождались, трудились, производили на свет детей, умирали, так и не узнав тайну любви, ведущей к самоуничтожению? Ну нет, ему точно повезло.
Тилу вздохнул; он мог анализировать свои чувства сколько угодно долго. Закрывая глаза, он различал
