Подобные думы не способствовали хорошему настроению, и, несмотря на чудесную погоду и ласковое солнышко, провинившиеся жители Серьяка увидели перед собой сурового воина, готового карать и наказывать. Их представитель, старейшина деревни, даже стал заикаться под бесстрастным взглядом голубых глаз господина, неподвижно сидевшего в седле и с видимым безразличием слушавшего повествование об урожае, сожженном разбойниками, и уничтожении рощи.
Лорд де Жерве оглядел тревожные лица мужчин и женщин, собравшихся на площади. Малые дети цеплялись за юбки матерей, глазея на великолепный устрашающий отряд рыцарей, носивших поверх кольчуг голубые с серебром юпоны, украшенные золотым драконом де Жерве, вооруженных огромными мечами и копьями, лежавшими на спинах гигантских коней.
Старейшина наконец замолчал, нервно дергая свою клочковатую седую бороду и шаркая деревянными сабо.
Гай понял, что ничего не добьется, если выжмет у этих уже выжатых бедняков последние капли пота, крови и слез. Им нужно время, чтобы посеять зерно и найти другой источник хвороста и дров. Но они все же должны заплатить дань господину. Что ж, придется взять эту дань работой. Два дня в месяц с каждого взрослого мужчины, достигшего шестнадцатилетнего возраста.
Жители деревни встретили приговор ошеломленным молчанием. Они не ждали пощады: милосердие напрочь отсутствовало в жизни раздираемой войной страны. Постепенно до бедняг дошло, что им дали передышку, и на усталых лицах появились улыбки, открывающие черные провалы вместо зубов. Со всех сторон потянулись мозолистые руки, чтобы коснуться дракона де Жерве, вышитого на голубом с серебром чепраке, заплетенной в косички гривы коня, сверкающего серебра стремян.
Гай уже успел привыкнуть к восторженному поклонению простолюдинов в те дни, когда снимались осады, целые деревни бывали спасены от разбойников, а уединенным фермам и коттеджам обеспечивалась надежная защита. Такое благодарное почитание было наградой рыцарю за его обет оказывать подобные услуги беззащитным. Правда, тут он быстро потерял терпение и, бросив несколько слов старейшине, знаком велел герольду возвестить об отъезде. Конники развернулись и покинули Серьяк. В замок Брессе они прибыли, как раз когда зазвонил к вечерне колокол. Гай задержался ровно настолько, чтобы снять меч и кинжал, которые отдал Джеффри, а потом вместе с остальными поспешил в церковь. Магдалена сидела впереди, у алтаря, и Гай, садясь рядом, ощутил невероятное напряжение, сковавшее ее тело.
Она с вымученной улыбкой вручила ему пергамент, на котором красовалась печать Ланкастера. Гай нахмурился и положил его на скамью, как бы упрекая Магдалену в том, что она занимается мирскими делами в святом месте. Но белый свиток словно светился собственным зловещим светом, разделяя влюбленных. Гай заметил, как Магдалена время от времени касается пергамента, обводя пальцем печать.
Это было первое послание из Англии, с тех пор, как зимние штормы положили конец морским путешествиям, и Магдалена всей душой ощущала, что оно содержит недобрые вести. Она хотела сама распечатать свиток, но посланец сказал, что он предназначен только для глаз лорда де Жерве. Кроме того, он сообщил, что слишком долго пробыл в дороге, поскольку судно выбросило на скалы недалеко от побережья Бретани и сам он едва спасся. Гонец отчаянно волновался, объясняя это леди Магдалене, и все твердил, что она должна понять, какие трудности и опасности пришлось ему вынести в этом путешествии, и что он все же выполнил свой долг, хоть и с запозданием на четыре недели. Зная своего отца, Магдалена могла только посочувствовать бедняге. Нетрудно представить, что ждет его по возвращении!
Она все же хотела распечатать послание, но не хватило храбрости. Да и порядочность не позволяла совать нос в чужие дела, несмотря на то что в письме наверняка шла речь о ней. Именно по этой причине Магдалена и принесла пергамент в церковь, надеясь, что Гай немедленно его прочтет. Вместо этого он просто отложил письмо и неодобрительно посмотрел на нее. И сейчас Магдалена сидела расстроенная и несчастная, а свиток, казалось, жжет ей бедро через тонкую ткань платья.
Отец Вивьен монотонно читал молитвы. Магдалена вставала на колени, поднималась, молилась, как и ее сосед, рассеянно, нетерпеливо, желая только, чтобы утомительный обряд поскорее закончился. Но вот отец Вивьен благословил паству, и Гай, сунув пергамент за пояс, встал и предложил Магдалене руку. Она пыталась идти быстрее, но Гай размеренно вышагивал по проходу. За ними следовала остальная паства.
— Я хотела распечатать его, но подумала, что ты будешь недоволен, — выдохнула она, как только они вошли во двор.
— Я рад, что ты сдержалась, — ответил он. — Такой поступок, несомненно, рассердил бы меня. И у тебя нет причин для столь опрометчивых выходок.
— Но что в нем?
— Откуда мне знать, если я еще не открыл его?
Он остановился, чтобы сказать несколько слов сенешалю, который вместе с ними вышел из церкви, а Магдалена в это время едва не приплясывала от нетерпения, удивляясь, как он может оставаться таким спокойным и невозмутимым, держа за поясом этот обжигающий, страшный документ с печатью отца!
— Я иду в кабинет, — объявил он наконец. — Джеффри, поможешь мне снять кольчугу и пояс!
— Можно я тоже пойду? — прошептала Магдалена, не в силах поверить, что он собирается отделаться от нее. Но Гай хотел прочитать письмо без посторонних глаз. Оно скорее всего было отправлено после того, как он послал своего гонца к герцогу, и он спешил узнать, как отнесся герцог к его желанию жениться на Магдалене. Вряд ли он сумеет вынести реакцию Магдалены на то, что содержалось в послании. Сначала ему необходимо овладеть собой.
— Придешь в кабинет через несколько минут, — велел Гай. — Я хочу сначала умыться.
И с этими словами он ушел, оставив Магдалену стоять во дворе с раскрытым ртом.
Немного опомнившись, она пробормотала совершенно не подобающее даме выражение и поднялась к себе. После дневного отдыха она чувствовала себя гораздо лучше, но сейчас вдруг ослабела, а непрошеные слезы жгли веки. Такое с ней часто случалось после рождения Зои, и теперь она плакала по малейшему поводу, а нынешние тревоги и обиды еще больше вывели ее из равновесия.
Гай вынудил себя подождать, пока Джеффри не снимет с него доспехи и не нальет вина. Только после ухода оруженосца он распечатал послание, оказавшееся ясным и коротким. Эдмунд де Брессе выжил после предательского нападения и, отлежавшись в ближайшем аббатстве, прибыл в Савойский дворец в начале февраля. Там он снова заболел, но теперь находится на пути к выздоровлению. К сожалению, из-за плохой погоды оказалось невозможным сообщить эту радостную новость жене Эдмунда раньше, но скоро он сам отплывает во Францию, чтобы приступить к своим обязанностям повелителя де Брессе. Ланкастер потребовал, чтобы после возвращения де Брессе в замок его горячо любимый вассал Гай де Жерве отправился в Англию.
Гай не помнил, сколько времени стоял, оцепенев, держа проклятое письмо, незряче уставясь на каменную стену комнаты. Если бы Ланкастер нашел дочери другого жениха, он бы попытался бороться, уповая на долгую дружбу с герцогом. Но появление законного мужа ставило его в самое ложное из всех ложных положений. Он был опекуном и наставником Эдмунда с тех пор, как мальчику исполнилось десять лет. Эдмунд привык ожидать от своего дяди только искренности и откровенности, считая его образцом рыцарской чести. Вместо этого дядюшка наставил ему рога, пусть и не намеренно, и обрюхатил жену, родившую незаконного ребенка.
