Дрожь отвращения к себе пронзила Гая. Тошнота подступила к горлу, холод сковал члены, совсем как в тот далекий день, когда он впервые убил человека. В битве при Пуатье он был молоденьким пажом, но за первые несколько часов этой прославленной битвы стал мужчиной.
Он знал, что должен немедленно покинуть этот замок и женщину, заворожившую его своей страстью, красотой и упрямой решимостью, чтобы следовать дорогой своего выбора. Оставить дочь, отдать ее мужчине, который по всем Божеским и человеческим правам должен был стать ее отцом. Забыть это место греха и женщину, которая ввела его во грех, искать церковного очищения и только потом начать новую жизнь.
И перспектива этой новой жизни наполнила его безутешной тоской. Перед ним расстилалась выжженная солнцем пустыня, где не было ни любви, ни утешения. Ему придется нести бремя покаяния остаток дней своих.
Дверь внезапно открылась, и Гай, вздрогнув от неожиданности, обернулся.
— Что там? — выпалила Магдалена и смертельно побледнела, увидев его лицо… так непохожее на лицо человека… маску, стершую всю жизнь, всю любовь, весь добрый юмор, который она так хорошо знала. Она невольно схватилась за горло, перебирая жемчужную нить. — Гай, что случилось?
Он узрел женщину, которая довела его до этого, которая довела до этого их обоих своей исступленной чувственностью, слепым и эгоистичным потаканием собственным желаниям. Узрел и в ужасе отпрянул.
Магдалену словно ударили по лицу. Ничего не понимая, испуганная, она подняла на него глаза.
— Пожалуйста… заклинаю, господин… объясните, что произошло? — шептала она, но мольбы, казалось, застревали в горле, и она рассеянно потерла шею длинными пальцами.
Гай вынудил себя сосредоточиться на ее словах, вспомнить о физической слабости, о тех испытаниях, которые она перенесла, и как только ему удалось это сделать, любовь возродилась снова, пламенная и непобедимая.
— Иди сюда, — нежно попросил он, распахивая объятия.
Она бросилась к нему, упала на грудь, трепеща от непонятного ужаса, вызванного выражением, мелькнувшим на миг в его глазах.
Крепко стиснув ее, Гай рассказал о содержании письма.
— Твой муж может появиться в любую минуту, — закончил он глухим, невыразительным голосом. Магдалена чуть отодвинулась и запрокинула голову, чтобы посмотреть на него. Теперь, все поняв, она преисполнилась странного спокойствия.
— Я ведь говорила, что Эдмунд не погиб. Вспомни, сколько раз я пыталась объяснить это тебе.
— Но откуда ты все знала? Магдалена пожала плечами.
— Просто чувствовала. Но каждый раз, когда заговаривала об этом, ты так расстраивался, что казалось легче оставить все как есть.
Неожиданный укол опасения, дурного предчувствия застал его врасплох и оледенил душу.
— Ты представляешь, что это означает, Магдалена?
— Да. Нам придется нелегко, но я давно думала о том, что нужно признаться Эдмунду…
— Ты будешь молчать! — перебил он, не в силах объять умом ее слова. — Он не узнает ничего… ничего. Ясно?!
Магдалена покачала головой со своим обычным упрямством, так хорошо ему знакомым. Как ни странно, в глазах ее не было ни страха, ни тревоги.
— Нет, это тебе не ясно. Я не могу жить без тебя, Гай. И мы сможем справиться с этой бедой, как справлялись до нас остальные. Мой отец открыто живет с Катариной Суинфорд. Она родила ему незаконных детей. А ведь таких пар много, очень много…
— Ты сама не ведаешь, что несешь! — оборвал Гай, корчась от омерзения. — Ты обесчещена, твой муж обесчещен, да и я тоже обесчещен тем, что произошло между нами. Твой супруг имеет полное право убить тебя и меня за позор, который мы навлекли на него, и я не смею лишать его этого права. Но нет причин причинять ему ненужные страдания. Никто, кроме нас и твоих служанок, ничего не знает. Все кончится сейчас, будто ничего и не было.
Но в душе он отчетливо сознавал, что к прошлому нет возврата. Ничто больше не будет так, как прежде.
— Нет, — непонимающе качнула она головой. — Ты не можешь говорить такое. Я знаю, ты не хочешь меня бросить. И что будет с нашим ребенком? Неужели ты хладнокровно откажешься от него? Ведь есть способы все уладить…
Она хотела утешить его, но вдруг захлебнулась рыданием, прижав ладонь к щеке, на которой багровел опечаток его ладони: клеймо бешеной ярости, подстрекнувшей его на внезапный и беспощадный удар. Всхлипнула и смолкла, продолжая стоять, потрясенная предательством. Широко раскрытые глаза словно застыли.
А в это время Гай де Жерве сквозь алую дымку бешенства видел не Магдалену, а ее мать, женщину, сумевшую сплести паутину смертного греха и вероломства, в которую попались так много мужчин. Попались и погибли. Изольда де Борегар пользовалась волшебством своей чувственности и прекрасного тела, чтобы заманивать бедняг в ловушку, и теперь ее дочь, наделенная теми же силами, шла по ее пути. Даже Шарль д'Ориак поддался ее чарам. Гай видел, как это происходило, видел похоть, жадное вожделение в его глазах, затмевавшие даже ту цель, ради которой он обхаживал кузину. Эдмунд де Брессе пресмыкался у ее ног, охваченный любовью и желанием с того первого раза, когда она лежала в его постели. И сам Гай пал жертвой дьявольских козней, которые помогли ей завлечь его просто по той причине, что она хотела этого. Ей не было никакого дела до страданий и позора, которые придется переносить мужу, человеку, любившему ее так же глубоко, как сам Гай. Эдмунд де Брессе должен быть принесен в жертву ее страсти. И когда-нибудь она так же пожертвует и любовником.
Но даже в своем слепом отчаянии он сознавал, что в отличие от материнских ее колдовские силы по сути своей невинны. Она плела свои чародейские заговоры без всякого желания обидеть. У нее не было иного мотива, кроме любви и страсти. Та сила, которой она обладала, была скорее бессознательной. Она не совершила никакого вероломства, но тем не менее носила на лице след его поднятой в гневе против нее руки.
— Ах, милая, — покаянно прошептал он, — прости меня.
Он снова обнял ее, и она снова доверчиво отдалась его объятиям, словно он не сделал и не сказал ничего, чтобы разрушить это доверие.
— Почему? — прошептала она сквозь слезы. — Не понимаю, чем я заслужила это… что я такого сделала?
— Прости меня, — повторил он и, отступив к широкому каменному подоконнику, сел и прижал ее к себе. Мозолистая ладонь гладила след удара, а большой палец нежно смахивал катившиеся по атласным щекам слезы. — Ты говорила такие вещи, такие немыслимые вещи, и я не смог сдержаться.
Она тихо вздрагивала, все еще не в силах успокоиться, но молчала, слишком неуверенная в своем нынешнем положении, чтобы выбрать нужные слова, которые не рассердили бы Гая. Не знала, как лучше выразить свою убежденность и не навлечь на себя новый приступ этого пугающего гнева. Позже, когда она все обдумает и сможет рассуждать здраво, попробует убедить его еще раз.
