— Хуже, фрау Фридманн. На своих жён! — Обергруппенфюрер снова рассмеялся и двинулся в мою сторону, блокируя мой единственный путь к отступлению. Со стеной слева и кроватью справа, я отступила назад ровно настолько, насколько он приблизился. — Как кто-то может играть на свою жену? Я свою терпеть не могу, но и то в карты не стал бы на неё играть, хотя бы просто из уважения.
Он сделал ещё один шаг в мою сторону; я снова отступила назад и ударилась ногой о прикроватный столик. Отступать дальше было некуда.
— А мне теперь что прикажете делать, герр обергруппенфюрер? Заплатить по счёту мужа, просто потому что вы двое решили сделать какую-то дурацкую ставку?!
— Нет, конечно же. — Он сделал последний шаг мне навстречу и стоял теперь едва ли в каких-то сантиметрах от меня. — Как можно просить о таком… У меня бы язык не повернулся.
— Чего вам тогда от меня нужно?
— Как я вам уже сказал, я пришёл только чтобы сообщить вам о том, что ваш муж — совершенно никчёмный муж, и вам стоит с ним развестись. Как он только посмел поставить вас на кон в карточной игре? — Он поднял руку к моему лицу и отвёл от него волосы. — Вас… Такую красавицу-жену… Если бы я был вашим мужем, я бы пристрелил на месте наглеца, который бы мне подобное только осмелился предложить. Нет, вы слишком ценны, чтобы так вами рисковать. Только взгляните, как вы чертовски красивы…
Обергруппенфюрер Кальтенбруннер наклонился ещё ближе ко мне, и я невольно отпрянула назад, цепляясь за край ночного столика. Он смотрел на меня своими голодными чёрными глазами, пока вёл пальцами по моей руке от запястья до самого плеча, к шее, а затем и к лицу.
— Нет, вы совершенно правы. Нас обоих под трибунал надо отдать только за то, что мы сделали такую ставку. Мы самые настоящие преступники. Евреев можно ставить на кон сколько угодно, но не вас, нет. — Он играл с моими волосами, раскладывая локоны по моим плечам, как ему больше нравилось. Я старалась не шевелиться. — Это всё моя вина. Мне не стоило даже шутить о вас в подобной манере с вашим мужем. Я был очень пьян, и я прошу прощения, фрау Фридманн. Я бы никогда вас так намеренно не оскорбил.
«Доктор Джекил и мистер Хайд. Доктор Кальтенбруннер и мистер Гестаповец». Я чуть ли не слышала оба голоса у него в голове: один интеллигентного и всеми уважаемого адвоката, а другой — садиста-дознавателя из секретной полиции. Глубоко внутри я надеялась, что голос первого возьмёт верх; на всякий случай я решила немного подтолкнуть его в нужную сторону.
— Я знаю, что нет, герр обергруппенфюрер. Вы же офицер и джентльмен. Вы бы никогда не обидели беззащитную женщину.
Он оторвал взгляд от моей груди и посмотрел на меня с тенью сомнения на лице. В каком-то смысле я была права: доктор Кальтенбруннер такого никогда не сделал бы. Садист-дознаватель и глазом бы не моргнул.
— Нет. Конечно, нет, — медленно проговорил он, покачал головой, но затем снова опустил свою тяжёлую руку мне на плечо, большим пальцем лаская кожу над ключицей. — Вы такая хрупкая… Я бы никогда вас не обидел…
Он облизнул свои губы и перевёл руку ниже, пока не опустил её мне на грудь. Он слегка сжал пальцы, но тут же, словно испугавшись собственных инстинктов, убрал руку и положил её мне на талию.
— Я вас слишком для этого уважаю, фрау Фридманн. Просто… Вы и понять не можете, как тяжело мне видеть вас каждый день на работе, такую красивую, так близко ко мне всё время… И я просто хочу коснуться вас, я хочу держать вас в объятиях, и эти ваши духи… Такой опьяняющий аромат. — Он зарылся лицом в мои волосы, по-прежнему крепко сжимая мою талию. Он начал целовать мою шею, раздвигая мне ноги коленом. — Я хотел тебя с самой первой нашей встречи. Ты была такая красивая в твоём свадебном платье… А потом в тюрьме… Ты была такой беспомощной, напуганной… Но я и тогда тебя не тронул, хотя очень, очень хотел.
Он обжигал мне кожу своим дыханием, уже совершенно бесстыдно прижимая меня к себе, ни капли не задумываясь, где теперь были его руки. Под весом его тела край ночного столика больно врезался мне в кожу, пока он чуть ли не впивался зубами мне в горло, наконец-то добравшись до своей жертвы. Я знала, что на этот раз мне его остановить не удастся.
— Я всегда хотел тебя, Аннализа. И теперь ты наконец моя.
Он взял моё лицо в руки и попытался поцеловать меня, но я отвернулась от него в последнюю секунду.
— Делайте уже, за чем пришли, и проваливайте к чёрту, — сказала я ему ледяным тоном. — Только не целуйте меня.
Он тут же меня отпустил и даже отступил на шаг.
— Нет. Нет, я бы никогда… — Он смотрел на меня чуть ли не в ужасе, глазами доктора Кальтенбруннера, не гестаповца. — Против вашей воли… Нет, никогда!
Он шагнул ко мне, взял мою руку в свою и поцеловал её.
— Я надеюсь, вы просите меня, фрау Фридманн. Я очень пьян. Иначе, я бы даже не… Я прошу прощения. Доброй ночи.
С этими словами обергруппенфюрер Кальтенбруннер быстро развернулся и вышел из моей спальни. Я заперла за ним дверь, на всякий случай, всё ещё не веря своей удаче.
* * *
Следующим утром я помогала жене нашего хозяина разливать кофе к завтраку, когда Генрих наконец вернулся. Похоже, что ночь он так и провёл в своей машине, и судя по его виду, это была худшая ночь в его жизни. Это было вполне понятно: он скорее всего и глаз не сомкнул, представляя себе, что в это время его начальник делал с его женой. Я заметила его, когда он в нерешительности остановился в дверях, не в силах заставить себя поднять глаза ни на меня, ни на обергруппенфюрера Кальтенбруннера, читавшего газету за столом рядом с Георгом.
— Ты опоздал к завтраку, — доктор Кальтенбруннер наконец заметил Генриха, который по-прежнему мялся в дверях. — Ты так и собираешься там весь день стоять как статуя? Садись давай и ешь.
Генрих молча подчинился приказу. Хозяйка дома быстро побежала на кухню, чтобы накрыть завтрак для моего мужа. Георг продолжал переводить любопытный взгляд с Генриха на своего шефа, пытаясь разгадать, что же такого произошло между ними накануне ночью, если они теперь так престранно себя вели.
— Я послал твоих евреев в Германию, как ты и просил. — Доктор Кальтенбруннер наконец не выдержал несчастного вида своего подчинённого, который вот уже несколько минут занимался бесцельным передвижением еды с одной стороны тарелки на другую. — Фрику всё равно нужна рабочая сила.
Генрих кивнул и едва слышно прошептал:
— Спасибо.
Естественно, доктору Кальтенбруннеру было откровенно наплевать на министра Фрика и его нужды, но, чувствуя свою вину за вчерашнее поведение, он решил хоть как-то её загладить. Генрих в свою очередь интерпретировал жест как своеобразную форму оплаты за услуги его супруги, которыми его шеф (как он искренне полагал) с радостью воспользовался в его отсутствие, и совсем опустил голову в тарелку. Обергруппенфюрер Кальтенбруннер закатил глаза, залпом допил свой кофе и поднялся из-за стола.
