Анника остановилась на полушаге, не веря своим глазам.
Сосед копает землю на ее участке!
— Какого черта! Что ты тут делаешь?! — закричала она и бегом кинулась к этому толстяку с нечесаной шевелюрой.
Сосед не обратил на нее никакого внимания. Воткнув лопату в траву, он потянулся за шестом.
— Ты спятил?! — закричала Анника, ухватившись за шест. — Ты же роешь яму на моей земле!
Гопкинс потянул шест на себя с такой силой, что едва не упал задом на траву. Лицо его побагровело, глаза сверкали.
— Мы всегда устанавливаем здесь шест на Иванов день, — хрипло ответил он. — Каждый год, с тех пор как я был ребенком, мы устанавливаем шест именно на этом месте, а теперь ты говоришь, что мы должны отказаться от традиции!
— Но совет продал этот участок уже очень давно! — яростно жестикулируя, воскликнула Анника. — Теперь здесь живем мы, это наш дом! Ты не имеешь никакого права копать здесь ямы просто потому, что делал это, когда был сопливым мальчишкой. Это же сумасшествие. Ты псих!
Сосед сделал несколько шагов к Аннике. Вид у него был настолько безумный и угрожающий, что она невольно отступила, едва не попав ногой в яму.
— Мы празднуем Иванов день здесь, — сказал сосед, четко и раздельно произнося каждое слово. — Мы все празднуем, нравится это тебе или нет. Никто нас не спрашивал, хотим мы продавать эту общественную землю. — Он взял лопату и шест и, повернувшись к Аннике спиной, направился к своему дому.
— Так почему ты не купил этот участок сам, если он тебе так дорог? — спросила Анника.
Старик снова резко обернулся.
— Он был моим всегда! — закричал он. — Почему я должен платить за мою собственность?
Он снова отвернулся и двинулся дальше по лужайке Анники Бенгтзон.
Она, потеряв дар речи, смотрела ему вслед. Только когда он исчез за домом, до Анники дошло, что ее колотит крупная дрожь. Кровь так сильно стучала в горле, что было трудно дышать. Не помня себя, она сделала пару шагов ему вслед.
Как это вообще возможно? Как можно так по-хамски себя вести?
Она дошла до угла дома, остановилась и уставилась на следы шин, уходившие в проход в живой изгороди участка соседа.
В этот момент Анника услышала звук автомобильного двигателя, а в глаза ей ударил свет фар.
Вильгельм Гопкинс завел свой «мерседес», набрал скорость и проехал по участку Анники, разбрызгивая воду.
Не обращая внимания на Аннику, Гопкинс проехал в десяти сантиметрах от нее, окатив ее ноги жидкой грязью.
«Я его убью», — подумала Анника, когда машина соседа, блеснув задними габаритами, выехала на дорогу через ее ворота.
ТЕМА: Разочарование.
КОМУ: Андриетте Алсель.
Летом 1889 года Альфред Нобель написал первый вариант своего завещания. О своих планах он рассказывал Софи Гесс так:
Сомневаюсь, что кто-нибудь будет тосковать по мне после моей смерти. На моей могиле не прольет ни слезинки даже моя собака Белла. Вероятно, она будет честнее многих, так как не будет обнюхивать дом в поисках спрятанного в нем золота. Но милые индивиды, каковые предадутся этому занятию, будут сильно на сей счет разочарованы. Уже сейчас я испытываю немалое удовольствие, представляя себе изумленные взгляды и проклятия, которые обрушатся на мою голову после того, как выяснится, что я никому не оставил никаких денег.
Альфред, Альфред, не стоило бы тебе изливать душу перед Софи! Когда же ты наконец это поймешь?
Софи плачется и жалуется, недовольная завещанием, уже теперь, пока Нобель еще жив.
Он трижды переписывает свою последнюю волю и завещание. Трижды, и каждый раз он пишет их собственноручно. Он терпеть не может адвокатов, называя их суетливыми паразитами.
Альфред искренен, он пишет завещание сердцем. Двадцать седьмого ноября 1895 года он подписывает окончательный вариант последней воли и завещания.
Этот документ объемом меньше четырех страниц написан по-шведски, от руки. На трех страницах обговариваются суммы, которые получат «любимые им люди», а одна страница посвящена учреждению премии, которая будет финансироваться за счет его огромного состояния.
Последняя воля Нобеля помещена в банк Эншильда в Стокгольме. Несколько листков, исписанных угловатым почерком, с пометками на полях. Завещание было вскрыто пятнадцатого декабря 1896 года, через пять дней после смерти Альфреда Нобеля. Содержание завещания не обрадовало никого.
Никого.
Напротив — все, абсолютно все были разочарованы. Страшно недовольны родственники — они чувствуют себя бессовестно обманутыми. Нобель оставляет детям своего брата миллион крон. По тем временам это баснословное состояние, но они хотят больше, намного больше. Они подают иск в суд и выигрывают. Они купаются в деньгах, получив доход со всего состояния за полтора года.
Могилу дяди они покидают стиснув зубы и сжимая в потных кулаках вожделенные купюры.
Разочарован и будущий архиепископ Натан Сёдерблом. Он произносил речь над гробом Нобеля в Сан-Ремо, но не получил, как рассчитывал, деньги на больницу.
Недоволен даже шведский король Оскар Второй. Он считает, что учреждение премии, которой будут награждать не только шведов, но и иностранцев, — акт непатриотичный.
Будущий премьер-министр Яльмар Брантинг, главный редактор газеты «Социал-демократ», называет пожертвование Нобеля «большой ошибкой».
Но ведь сам Альфред давно все обдумал. Он учредил пять премий за достижения в областях, которые любил и почитал превыше всех остальных, — в физике, химии, медицине, литературе, и самое главное — он учреждает премию за мир.
Упомянуты в завещании и его женщины. Они упомянуты обе, хотя и совершенно по-разному.
Здесь снова появляется женщина, та женщина, которую он так и не сумел пленить. Он не называет ее по имени, но передает ей неоценимый дар: в будущем норвежский парламент будет ежегодно награждать человека, который сделает больше всех других для братства между народами, для упразднения или сокращения армий, для сохранения мира и созывов мирных конгрессов.
Берта Кински, в замужестве фон Зуттнер, блистательная графиня из парижского Гранд-отеля, известная своими усилиями по созыву мирных конгрессов, становится второй женщиной, награжденной Нобелевской премией (Нобелевская премия мира 1905 года; первой была Мария Кюри, получившая Нобелевскую премию по физике в 1903 году).
Софи Гесс (ныне госпожа Капи фон Капивар) упомянута по имени, и, вероятно, среди всех разочарованных она разочарована больше других. Согласно последней воле Нобеля, она должна будет пожизненно получать ежегодно по полмиллиона крон. Но Софи жаждет большего — она хочет намного, намного больше и ради этого достает из рукава козырной туз. Даже двести восемнадцать тузов — письма, написанные ей Нобелем в течение многих лет. Она встречается с душеприказчиком Нобеля Рагнаром Сольманом — она соблазняет, умоляет, льстит. У нее так много долгов, они так тягостны для нее, они давят ее, грозят утопить. Разве не может она выплатить их из состояния Нобеля?
