Мигалка моргал. Его рука непрерывно дрожала. Приближаясь, окурок шипел, обжигая редкую растительность на груди Эрика. Он поймал взгляд Мигалки и раздвинул губы в широкой улыбке.
«Ну-у, ты когда-нибудь осмелишься, задница?»
На лбу Мигалки выступил пот. Но сейчас дороги назад не осталось. Чтобы разрушить невидимую струну между ними, требовалось только отступить на шаг. Но он уже не мог его сделать.
Где-то из темноты всплыл поощряющий голос Силверхиелма. С нервическим стоном и с перекошенным от спазма лицом Мигалка все-таки прижал окурок. Пахнуло горелым мясом, но Эрик не почувствовал ничего. Он по-прежнему улыбался. Только шумело и бухало в ушах от подскочившего пульса. Мигалка тихо скулил, поворачивая окурок из стороны в сторону в ране, пока огонёк полностью не погас. Казалось, что вице-комендант вот-вот расплачется.
Картинка расширилась, поле зрения начало расти по кругу от перекошенной физии Мигалки. Комната медленно приобретала свои прежние очертания. Сначала проявился мраморный столик, потом окно с сумерками за ним, потом Силверхиелм, который стоял с широко открытыми глазами рядом с кожаным креслом и судорожно глотал ртом воздух, как рыба на суше.
В комнате стояла мертвая тишина.
Эрик начал одеваться, не сводя взгляда с Мигалки и упорно держа улыбку. Пьер также одевался.
Вице-комендант опустился в кресло, его руки дрожали.
Эрик наклонился и поднял окурок с ковра. Он держал его между большим и указательным пальцами. Сделав два шага в сторону Мигалки, вытянул руку и опустил окурок прямо в пепельницу. Повернулся и пошёл к двери.
На пути вниз по деревянной лестнице, с Пьером за спиной, Эрик вдруг остановился и крепко сжал перила. Боль набежала, впилась в тело, как копьё. Он застонал и на мгновение опустился на колени. Но сразу взял себя в руки и двинулся вниз.
Ранка величиною с кроновую монету была еще грязной от пепла и табака. Эрик прихватил в душ щетку для ногтей, сделал глубокий вдох, закрыл глаза и быстро избавился от пепла, остатков кожи и лимфы. Прилично закровянило. Краснота смешивалась с водой из душа и, кружась в водовороте, исчезала через маленькие отверстия в цинковой пластине на полу.
В несессере Пьера нашлись дезинфицирующий раствор и пластырь. Ночью в ранке бился пульс. Эрик посчитал: тридцать восемь ударов. Состояние полного покоя.
Уже в середине апреля беговые дорожки и маленькое футбольное поле подсохли настолько, что занятия физкультурой перенесли под открытое небо. Неистовые силовые тренировки Эрика осенью и зимой дали свои плоды. Тоссе Берг замерил его результат в беге на 100 метров. Оказалось, что личный рекорд улучшен на две десятые секунды. А ведь Эрик даже не разогрелся как следует перед забегом. Правда, он подрос, что, наверное, тоже сыграло свою роль. Шиповки стали немного тесны.
«Это прекрасно перед матчем против Лундсхова, — сказал Тоссе Берг. — Будь готов бежать заключительный этап в эстафете».
Дело в том, что между сельскими школами-интернатами проходил спортивный турнир, который начинался в конце каждого весеннего семестра и заканчивался осенью. По очереди школы выезжали на автобусах друг к другу. И как раз на днях команда из Лундсхова ожидалась с визитом.
Турнир считался очень престижным. Ибо прослеживалась прямая связь с местной идеей фикс: Щернсберг всегда сильнее, быстрее и лучше других. Когда он выигрывал, тезис подтверждался. Для проигрыша всегда находилась какая-то особенная причина. Если бы кто-то не потянул мышцу на втором этапе в эстафете, если бы А не заступил в третьей попытке в прыжках в длину, если бы Б случайно не порвал брюки в своей третьей попытке на высоте 1,78, если бы не то и если бы не другое, победа обязательно пришла бы. Однако, несмотря на то, что Щернсберг без сомнения обладал наилучшими возможностями для тренировок среди частных школ, матчи между интернатами получались на удивление равными. И поскольку очки считали таким же образом, как в международных соревнованиях по лёгкой атлетике, то есть эстафета оценивалась в двойном размере, то зачастую заключительное состязание 4x100 метров решало победу.
Этот матч не стал исключением. Ближе к вечеру, когда все виды, кроме эстафеты, остались позади, Щернсберг выигрывал у Лундсхова только три очка. Эстафете предстояло расставить точки над I. И Эрику назначили последний, решающий этап.
На зрительских трибунах не осталось свободных мест, ещё когда участники эстафеты разминались. Не составляло труда просчитать, что борьба получится равная. В беге на 100 метров до обеда Эрик выиграл достаточно легко, но за представителями Лундсхова остались второе, третье и шестое места. А в эстафете на старт выходили по четыре лучших спринтера из каждой школы, так что всё могло закончиться как угодно.
Эрик приготовился очень тщательно. Он надел новые красные шиповки из кожи кенгуру марки Пума несусветной цены (адвокат Экенгрен, вероятно, упал в обморок, получив счёт из школьного магазина). Он хорошо разогрелся, обратив внимание на каждую мелочь.
Подготовка к старту подходила к концу, и конкурирующие группы поддержки выкрикивали свои речёвки с большой зрительской трибуны у последнего прямого отрезка дистанции. Именно того, который предстояло бежать Эрику. И вот тут-то, перед забегом, он услышал, как болельщики Щернсберга выкрикивают его имя:
ЭРИК! ЭРИК! МЫ С ТОБОЙ!
Вот чёрт! Он должен был победить. Должен.
Прозвучал выстрел стартового пистолета. Первый этап соперники завершили, что называется, голова в голову. На втором представитель Лундсхова отстал на несколько метров. Третий от Щернсберга бежал лично Силверхиелм. И проиграл, несмотря на фору. Похоже, гости уверились в победе. Последний этап доверен был сопернику, занявшему в индивидуальном забеге на стометровку второе место после Эрика.
Через несколько секунд ему предстояло получить эстафетную палочку. Он подумал еще: стоит ли стараться ради победы этой дьявольской школы? Где никто никогда (кроме Пьера, разумеется) не приходил к нему на помощь. Да и поражение легко списывалось на его личного врага. И все же, все же, все же…
Когда он получил эстафетную палочку (передача у обеих команд прошла нормально), разрыв составлял два метра. Немало! Но он знал, что может выиграть, и вновь решил для себя: должен!
После половины дистанции метр ему удалось наверстать. Еще некоторое время, которое тянулось фантастически медленно, он держался за спиной лидера, слыша его дыхание. И все наращивал и наращивал темп. Кажется, даже что-то кричал. Или выл. Но все-таки поравнялся на последних бесконечных десяти метрах, отмеченных белыми полосами на красной дорожке.
Потом у него на груди висела хлопчатобумажная лента, развеваясь на ветру. А когда затормозил, оказался в объятиях Тоссе Берга.
«Чёрт, парень! Ты сделал это, ты победил!»
Всё ещё с эстафетной палочкой в руке он побежал назад к зрительской трибуне. Там размахивали школьным флагом с Орионом и выкрикивали его имя. Он потряс палочкой над головой, сжал левую руку в кулак, поднял её вверх и вдруг обнаружил, что плачет.
